|
| | | | Проблемы современной экономики, N 4 (80), 2021 | | | | ИЗ ИСТОРИИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ И НАРОДНОГО ХОЗЯЙСТВА | | | Нинциева Г. В.
профессор кафедры общей экономической теории и истории экономической мысли
Санкт-Петербургского государственного экономического университета,
доктор экономических наук,
действительный член Академии русской словесности и изящных искусств им. Г.Р. Державина,
Почетный работник высшего профессионального образования РФ
| |
| | | | | В статье рассмотрены экономические воззрения российского ученого С.Н. Прокоповича. Ученый характеризует основные черты хозяйственного строя эпохи «военного коммунизма»: уничтожение рыночной связи между субъектами хозяйствования. Показана критика С.Н. Прокоповичем отсутствия хозяйственного характера управления национализированными предприятиями, политики «продразверстки» и т.д | | Ключевые слова: Прокопович С.Н., рынок, планирование, национализация, военный коммунизм, НЭП, продразверстка, история экономики России | | УДК 330.83; ББК 65.02 Стр: 207 - 211 |
Рассмотрим некоторые аспекты собственно экономических воззрений известного российского ученого и политического деятеля С.Н. Прокоповича. Начнем с волновавшего его вопроса об Октябрьской революции. Почему и зачем русскому народу, в своей массе занимающемуся земледелием, понадобилось делать коммунистическую революцию? [1, с. 5]. Ведь только в 1861 г., т.е. 60 с лишним лет назад, нищий, лишенный образования и культуры русский народ был освобожден от рабства. И поскольку промышленность и железнодорожный транспорт находились в зачаточном состоянии, а крестьянское хозяйство носило средневековый натуральный характер, перед страной стояла задача европеизации русской жизни, всемерного развития производительных сил, привития массам культурных достижений Запада. Как, почему для крестьянской России, страдавшей от примитивного уклада сельского хозяйства, аграрного перенаселения, неразвитости промышленности и транспорта, вдруг очередной задачей стала борьба с капиталистическим строем, только начавшим развиваться в нашей стране — это загадка, которая требует объяснения [1, с. 7].
Взявшись за ее решение, с. Н. Прокопович приходит к выводу, согласно которому «проблема коммунизма не была закономерным этапом на пути экономического и культурного роста русского народа в первой четверти XX века. Мы имеем здесь дело с явлением, несомненно, наносного характера», с экспериментом, который России «был не нужен, а обошелся он очень дорого» [1, с. 7–8]. Ответ Прокоповича, таким образом, очевиден — виновником подобного противоестественного поворота событий стал большевизм.
Как известно, победив, большевики сделали попытку претворить в жизнь основные принципы коммунистической организации общества, такие как «от каждого по способностям, каждому по потребностям», национализация предприятий, планомерное производство и распределение продуктов, уничтожение рыночной формы связей между отдельными хозяйствами, строжайший учет и контроль, борьба за «социалистическую сознательность». Как пишет С.Н. Прокопович, эта ленинская абстрактная схема и была развита большевиками в 1918–1921 гг. «в чрезвычайно интересную систему коммунистической политики, представляющей собой первую попытку применения коммунистических идей в государственном масштабе» [8, с. 50].
Ученый прекрасно, на наш взгляд, охарактеризовал основные черты хозяйственного строя эпохи «военного коммунизма». Вот они:
Уничтожение рыночной связи между субъектами хозяйствования. Производство и распределение продуктов должно было вестись по единому плану, выработанному в Центре и принудительно проводимому в жизнь. Тем самым народное хозяйство было превращено в одно огромное предприятие, управляемое правительственной властью. При такой организации экономики место личной заинтересованности занимает служебная дисциплина. Все население страны находится на службе у государства и получает от него средства к существованию в порядке государственного централизованного распределения продуктов.
Уничтожение хозяйственного характера управления национализированными предприятиями. При капитализме, говорит Прокопович, каждое предприятие являет собой телеологическое единство, возглавляемое хозяином и управляемое им на началах хозяйственного расчета, т.е. стремления к превышению результатов производства над издержками, обеспечивающему получение прибыли. Убыточные предприятия погибают, освобождая место другим, более совершенным в технико-экономическом отношении.
С национализацией промышленности было уничтожено как единство руководящей хозяйственной воли на уровне каждого предприятия, так и внутреннее единство издержек и результатов производства. «Было утрачено понимание того, что работа промышленных предприятий нужна обществу лишь до тех пор, пока она является экономически выгодной. Фабрики уподобились государственным учреждениям, работа которых нужна независимо от ее выгодности и должна быть произведена во всяком случае. Они утратили характер хозяйственных организаций. Это обстоятельство нашло свое внешнее выражение в бесхозяйственном, без ответственного хозяина и без учета издержек и выработки, ведении производства» [8, с. 51].
Уничтожение личной заинтересованности рабочих, инженеров, директоров и т.д. на национализированных предприятиях в производительности труда. Заработная плата была заменена пайком, высота которого определялась не интенсивностью и квалифицированностью труда работника, а размером его семьи. Усердный рабочий получал столько же, сколько и лодырь, квалифицированный рабочий тот же паек, что и чернорабочий. Инженер — паек «среднего рабочего». Этими мероприятиями были уничтожены стимулы к напряженному, продуктивному труду.
Знаменитая «продразверстка». 20 млн крестьянских хозяйств национализировать было нельзя. Но была национализирована производимая в них продукция. С помощью вооруженных отрядов отбирались все «излишки» и сдавались государству.
Подобная система хозяйствования, выросшая, по справедливому мнению С.Н. Прокоповича, из доктринальных корней, была буквально пронизана идеей насилия. Рецензируя книгу проф. Г.Г. Швиттау, в которой содержались сочувственные оценки военно-коммунистической системе, Прокопович дает профессору достаточно резкую отповедь: «Неужели же он, ученый экономист, не знает, что физическое насилие, военная или политическая диктатуры, — сильны только в разрушении и всегда бессильны в созидании новых, высших форм хозяйства и жизни? Да и можно ли проделывать опыты над страной и народом, приносить в жертву все богатства и достояния прошлого ради получения теоретического вывода?» [7, с. 208].
В результате политики «военного коммунизма» национальное хозяйство страны, по оценке Прокоповича, было ввергнуто в беспримерную по своим масштабам катастрофу, аналогии с которой следует искать лишь в самых мрачных эпохах человеческой истории.
Как известно, осознав банкротство политики «военного коммунизма», руководство страны во главе с В.И. Лениным в 1921 г. объявило о переходе к НЭПу. Как отмечает Прокопович, в анализ причин банкротства коммунистической политики Ленин не захотел углубляться, ему, видимо, не достало мужества открыто признаться в нежизнеспособности коммунистических идей и основанной на них организации хозяйства. Скорее всего, вождь в них не разуверился, а потому, ограничившись указанием на «глупости и ошибки», он призвал к восстановлению рыночных связей, признав тем самым организующую, творческую, созидательную роль рынка и рыночных связей.
Гораздо точнее суть перехода к НЭПу была изложена Прокоповичем. Она состоит в следующих особенностях. Во-первых, если в годы «военного коммунизма» стихию рынка большевики считали врагом сознательной планомерной организации народного хозяйства, то сейчас в ней они усматривают основу развития производительных сил. Во-вторых, во главу угла поставлены меры по возрождению заинтересованности участников хозяйственной жизни в результатах производства с вытекающими отсюда возвратом к сдельным формам зарплаты, высокой оплате труда квалифицированных рабочих и инженеров и признанием за крестьянством права собственности на продукт его производства. В-третьих, серьезная ставка делается на принципы самоокупаемости и хозяйственного расчета в промышленности и на транспорте, т.е. опять-таки на активизацию рыночных отношений и инструментов [8, с. 58].
Целью НЭПа, по Прокоповичу, является подъем отечественного производства, увеличение государственных доходов, усмирение недовольства крестьян и рабочих и, тем самым, самосохранение «головкой» коммунистической партии своей власти [6, с. 53–54].
Средством же достижения этой цели являются возрождение хозяйственной самостоятельности населения и восстановление материальных стимулов. Как отмечал в этой связи ученый, с объявлением НЭПа кремлевские лидеры были вынуждены собственными руками насаждать капитализм, то есть реставрировать систему частных предприятий и наемного труда, по поводу которых «ими было произнесено столько бичующих речей и... написано столько томов обличительной литературы». Пришлось воссоздавать и свободу торговли, «над которой так издевались социалисты еще со времени Фурье». Вместо упразднения «буржуазных» денег и введения «трудовых знаков», проектированных еще Прудоном и Родбертусом, большевики вынуждены вновь вернуться к вопросу о возрождении разрушенных ими кредитно-денежных отношений, открыть закрытый ими старый Государственный банк, ввести вновь изруганные ими косвенные налоги, восстановить биржи, «по поводу которых вылито и еще теперь выливается... столько ядовитой желчи», признать, наконец, правда, только для иностранцев, старые долги России и т.д.
Как уже неоднократно отмечалось, интерес к НЭПу и в настоящее время достаточно силен. Но если во все предыдущие советские периоды НЭП привычно обозначался исследователями не иначе, как «временное отступление», то в последнее десятилетие число его поклонников резко возросло. Теперь многие умиляются НЭПу как «самому успешному периоду развития советского общества. Восхищаются чудесным возрождениям экономики России после гражданской войны, высокой эффективностью экономики в тот период и т.п.» [9, с. 66].
Одним из наиболее последовательных современных поклонников НЭПа являлся, как известно, Н.П. Шмелев. С отдельными положениями, защищаемыми Н.П. Шмелевым, трудно спорить. В частности, справедливы его указания на то, что современные реформаторы, подпав под обаяние западных теорий монетаристского толка, проигнорировали отечественный исторический опыт и отечественные экономические концепции. Между тем, «факт остается фактом: никогда, ни до, ни после НЭПа Россия не знала таких высоких темпов роста ВНП, которые в тот период, по разным современным оценкам, составляли среднегодовую величину порядка 13–14%. За 4–5 лет страна сумела создать высокодинамичную, эффективную, конкурентноспособную экономику с приемлемой степенью социальной дифференциации населения» [10, с. 5].
Возможно. Но здесь возникает резонный вопрос, на который в работах Н.П. Шмелева мы не смогли найти ответа: почему столь успешный «переход от суперкомандной, по существу, действительно, коммунистической экономики, к рыночной» [10, с. 4] оказался таким непрочным? И вообще, можно ли говорить о НЭПе в одних лишь восторженных тонах?
Обращение к работам С.Н. Прокоповича позволяет взглянуть на НЭП куда более реалистично. Его расчеты свидетельствуют о том, что определенные успехи новой экономической политики, несомненно, были. Несмотря на крайнюю противоречивость данных советской статистики, Прокопович все же сумел провести необходимые вычисления и анализ. Картина у него получилась следующая.
В области сельского хозяйства вплоть до 1922 г. имел место упадок. Но уже в 1925 г., т.е. за три года НЭПа, посевная площадь в стране была восстановлена и даже на один процент превысила показатель 1916 г. Выросла и товарность производства. Этот процесс восстановления посевных площадей и товарности шел путем возрождения крестьянских хозяйств и перевода их на продналог, признания прав собственности крестьян на продукты их труда, реставрации рыночного обращения, найма работников, аренды земли и т.д. Известные успехи С.Н. Прокопович регистрирует и в области животноводства [8, с. 60–61].
Говоря о промышленности, прежде всего крупной, Прокопович и здесь отмечает определенные положительные результаты. В частности, производительность труда рабочего к концу 1925 г. достигала примерно 85% довоенного уровня. Но здесь, говорит ученый, дело обстоит значительно сложнее, чем в сельском хозяйстве. Во-первых, крупная промышленность пострадала от революции и политики «военного коммунизма» несравнимо сильнее, ведь перед переходом к НЭПу она упала на 82,6% сравнительно с довоенным временем. Введение хозрасчета и сдельной оплаты труда существенно «подстегнули» работу промышленности, однако, между количественными и качественными результатами обозначилась резкая асимметрия. Первые просто блестящи, вторые же, особенно производительность труда, пока что оставляют желать много лучшего. Ученый с пониманием относится к этой проблеме. «Воспитание национальной производительности труда, — говорит он, — задача очень трудная, требующая целых десятилетий напряженной работы, в один — два года особо значительных, а тем более прочных результатов получить нельзя» [8, с. 64].
Вряд ли есть необходимость приводить всю огромную статистику НЭПа, которой оперировал С.Н. Прокопович. Его главный вывод состоит в том, что НЭП, бесспорно, благотворно повлиял на народное хозяйство, которое начало возрождаться. И производительные силы, и национальный доход страны обрели выразительную тенденцию к росту, правда, далеко не такому бурному, каким он предстает со страниц трудов Н.П. Шмелева.
Констатировав экономический рост, Прокопович поставил вопрос и о причинах этого роста. Нельзя, писал он, ограничиваться только фактической стороной дела, ее нужно осмыслить, а именно, нужно выяснить, каковы причины экономической динамики, лежат ли они в чем- либо новом, что привнес НЭП в народное хозяйство, или они, прежде всего, состоят в уничтожении при НЭПе тех организационных начал, которые были заложены в основу хозяйственной системы «военного коммунизма». Подобное элиминирование само по себе крайне сложно, но ученый его все же осуществил и его выводы таковы: причины экономического роста лежат не столько в каких-либо новых принципах, внесенных НЭПом, сколько в ликвидации опорных, доктринальных начал «военно-коммунистической» политики, разрушившей до основания наше национальное хозяйство. Правда, уточняет Прокопович, эти вредоносные начала уничтожены далеко не в полном объеме. Сохранены, например, такие «достижения» прошлого периода, как огосударствление крупной промышленности, внешней торговли и банковского дела, национализация земли, партийная диктатура. И поскольку от этих «достижений» большевики отказываться не собираются, новая экономическая политика в своем настоящем виде себя в основном и целом изжила[8, с. 71–72]. Теперь, говорит автор в другой своей работе, нужна уже не новая, а «новейшая» экономическая политика, основанная на дальнейшем отказе от принципов коммунистической доктрины, за которые власть продолжает упорно цепляться. Нужен новый решительный скачок, который базировался бы «на европейских началах личной свободы и частной собственности» [2, с. 20].
Действительно, пишет ученый, для развития подлинного рыночного хозяйства нужны не только капиталы, нужны еще и капиталисты-предприниматели. Но и этого недостаточно. Необходимы также гражданское право соответствующего содержания, признающее свободу частнохозяйственной инициативы и право собственности, суды и полиция, неприкосновенность личности, свобода печати, демократия и парламентаризм. «Сказавши А, Ленин не хотел говорить Б, а тем более проходить всю азбуку до конца. Для него, как крайнего материалиста в вопросах народного хозяйства, для развития капитализма нужен был один лишь капитал» [8, с. 57].
Таким образом, для возрождения производительных сил России «вместо жалкого компромисса между принципом личной хозяйственной заинтересованности и инициативы и принципом государственного принуждения, осуществляемого в порядке диктатуры коммунистической партией, — компромисса, выразителем которого была новая экономическая политика, нужен полный и последовательный отказ от коммунистических начал, полное освобождение частно-хозяйственной инициативы от связывающих ее пут и установление частной собственности, обеспечивающей каждому владение и распоряжение результатами его хозяйственной деятельности и труда» [6, с. 72].
Поскольку же НЭП осуществлялся в правовой пустоте, без всех тех условий, о которых писал Прокопович, у него не было и не могло быть перспектив. С середины 20-х годов берет начало бурное наступление планового хозяйства на рынок. Уже к осени 1927 года значение частного сектора было минимизировано. Зато плановые цены стали реальностью. Они сделали невозможным существование рыночного оборота. План убил рынок.
Пришедшая на смену паллиативно-рыночной системе НЭПа, планово-централизованная система хозяйствования, естественно, также стала объектом пристального, критического изучения Прокоповича. Заметим только, что ученый не отклонялся от традиций русского либерализма, согласно которым отечественные либералы, в отличие от зарубежных, не отвергали в принципе саму идею государственного вмешательства в хозяйственную жизнь общества, более того, они признавали необходимость государственного регулирования и планирования, которые, однако, по их мнению, не должны разрушать частную инициативу и конкурентно-рыночные отношения. Именно через призму этого представления Прокопович осуществил серьезное обобщение советского опыта народнохозяйственного планирования. Одним из первых в русской литературе он дал весьма обстоятельный и интересный анализ хода и итогов первой пятилетки — этого действительно первого опыта «национального планирования народного хозяйства в условиях мирного времени» [3, с. 75]. Автор убедительно показал, что несмотря на отдельные достижения, как правило, количественного характера, такие, например, как значительный рост объемов производства в тяжелой промышленности, в целом пятилетка оказалась невыполненной и, прежде всего, в области качественных показателей, таких как производительность труда, себестоимость, качество. Так, если в соответствии с планом производительность труда рабочего должна была возрасти на 110%, фактически она возросла лишь на 5,3%. Себестоимость промышленной продукции планировалось снизить на 35%, реально же получилась куда более скромная цифра — 4,8%. Что же касается большинства количественных параметров, то их увеличение произошло, прежде всего, за счет резкого, превышающего плановые ожидания роста числа рабочих. Так, если в крупной промышленности по пятилетнему плану предполагалось увеличить число рабочих на 37,9%, то для выполнения количественных показателей пятилетки пришлось увеличить численность рабочих на 102%. Если же принять во внимание резкое падение качества продукции, то тогда вместо роста производительности труда получится его падение — на 7,4%. Значительно уменьшатся и показатели роста валовой продукции в ценностном выражении [3, с. 71–79; 81–82].
Главной и основной причиной невыполнения заданий первой пятилетки Прокопович резонно считал тотальную национализацию промышленности, «подчинение режиму государственного монопольного хозяйства тысяч фабрик, средних и мелких промышленных предприятий, для этого режима совершенно непригодных» [3, с. 82].
Другими, более частными причинами неуспеха первой пятилетки, по Прокоповичу, являются недостаток инженерных кадров и квалифицированных рабочих, постоянное стремление «политизировать» хозяйственную жизнь, заменяя приемы хозяйственно-оперативного управления мероприятиями политического принуждения и насилия, «очень поверхностное» знакомство, как с русским народным хозяйством, так и с системой планового хозяйства, и др. [3, с. 83].
Выявив причины невыполнения заданий первого пятилетнего плана, Прокопович обобщает советский плановый опыт и формулирует основные особенности планового хозяйствования.
Во-первых, это директивный характер планирования, базирующийся на тотальном обобществлении всего национального производства, насильственном насаждении обобществленных форм хозяйствования и установлении монопольного экономического строя. «Всякое планирование в публично-правовом порядке, — пишет С. Н. Прокопович, — имеет ту отрицательную сторону, что развитие народного хозяйства ставится при нем в зависимость не от развития умственных, волевых и вообще «хозяйственных» способностей населения, его трудоспособности, предприимчивости, расчетливости, предусмотрительности и т.д., а от разума и воли правительства. Не иссякнут ли источники личной инициативы и творческой мысли под тяжелой рукой власти» [3, с. 111]. Жизнь уже ответила на этот вопрос.
Другой особенностью советского планирования, отмечает Прокопович, является примат метода политического насилия и принуждения. Рожденная и вскормленная насилием, советская власть верит лишь в творческую роль насилия. Поэтому, в ее плановых проектировках часто не уделяется достаточного внимания материальным условиям их осуществления. Отсюда необоснованность и произвольность многих проектировок, дорого обходящихся народному хозяйству. Об этом же С.Н. Прокопович говорит и в своей последней крупной работе «Народное хозяйство СССР» (1952). Влияние коммунистической идеологии «привело к созданию такого плана развития народного хозяйства..., который мог быть осуществлен лишь методами насилия и подавления всякой свободы хозяйственной деятельности» [4, с. 19].
Наконец, еще одна характерная черта советского планирования — недостаточная экономическая и статистическая обоснованность. Место научного анализа здесь прочно удерживает коммунистическая идеология. По признанию самих авторов первой пятилетки, они и не стремились опереться на науку, считая планирование скорее отраслью искусства, чем научного знания. Ну и что, говорил, например, патриарх планирования в нашей стране С.Г. Струмилин, что «современный архитектор, опираясь на теорию сопротивления материалов и целый ряд других наук, сможет несравненно дешевле и быстрее построить то или иное здание, чем это делали... строители прежних веков. И тем не менее, эти старые строители... не зная теории сопротивления материалов и многого другого, построили все же и афинский Акрополь, и Софийский собор в Царьграде, и парижский Нотр-Дам, и московский храм Василия Блаженного, и много других прекрасных вещей». Почему же большевикам не создать прекрасный общественный строй?
Но, отвечает Прокопович, теперь уже нечего гадать, каков характер дела их рук. Мы знаем результаты пятилетки, мы знаем, как живут рабочие и крестьяне. «Ссылками на Акрополь и Василия Блаженного тут делу не поможешь» [3, с. 114]. Да, продолжает автор, иллюзии иногда играли в истории положительную роль. «Бывают случаи, когда только красивая и манящая иллюзия может заставить людей действовать. Но после всего того, что пережила Россия под властью Советов и коммунистической партии, мы убеждены, что коммунистическая идея не принадлежит к числу подобных творческих иллюзий» [3, с. 115].
Следует заметить, что либерализм Прокоповича был, если так можно выразиться, более умеренным по сравнению, например, с позициями Б.Д. Бруцкуса или П.Б. Струве. Но от этого его концепция не становится менее интересной. Изложим кратко ее суть.
В 1934 г. в Париже был издан основательный, уже цитировавшийся нами труд, Прокоповича «Идея планирования и итоги пятилетки», а в 1952 г. в Нью-Йорке — фундаментальная двухтомная монография «Народное хозяйство СССР», ставшая шедевром русской историко-экономической литературы и своеобразным посмертным памятником замечательному ученому. В этих работах и нашли свое отражение воззрения С. Н. Прокоповича по вопросам хозяйствования. В них содержится исчерпывающая характеристика рыночной и планово-административной систем хозяйствования и формулируется собственная позиция автора о том, каким должен быть эффективный экономический механизм.
Говоря о капиталистическом хозяйственном строе эпохи либерализма, Прокопович отмечает его главную черту, а именно то, что он построен на идее свободы хозяйственной деятельности граждан, свободы выбора занятий и места работы, образа жизни и места обитания, свободы хозяйственных сделок и договоров, регулируемых только нормами гражданского права. Дух эпохи либерализма был точно выражен в известном лозунге физиократов «Дайте нам свободу производить что, где и как нам выгоднее, и свободу торговать» [5, с. 8]. В этом свободном конкурентно-рыночном хозяйстве роль государства сводилась, как известно, к роли «ночного сторожа», охраняющего экономический порядок и неприкосновенность частной собственности.
Вряд ли есть необходимость описывать здесь действие рыночного механизма, это прекрасно было сделано А. Смитом, в чем и состоит его величайшая заслуга, да и сотнями других экономистов после Смита. Однако, его заблуждение, равно как и многих его последователей, состоит, по мнению Прокоповича, в том, что самопроизвольно складывающийся на рынке экономический порядок считался всеобщим и неизменным [5, с. 16]. Но это далеко не так.
Безусловно, либеральная экономика явила миру колоссальные результаты. Ее сильной стороной является выживание в острой конкурентной борьбе тех хозяйств, которые «технически и психически лучше оборудованы... Поэтому, борьба на товарном рынке приводит к прогрессу, как техники производства, так и психики ведущих производство хозяев... Она воспитывает в хозяйствующем индивидууме внимание и предусмотрительность, расширяет его кругозор, пробуждает интерес к явлениям и процессам на национальном и даже международном рынке, от которых зависит судьба и доходность его хозяйства, развивает волевую активность и быстроту реакции на перемены окружающей обстановки, способность к длительному нервному и физическому напряжению в работе, стимулирует личную предприимчивость, способность к хозяйственному расчету, усиливает чувство индивидуальной ответственности» [5, с. 8–9].
Правильно выделив положительную сторону либерализма, Прокопович, однако, не склонен его идеализировать. Там, где ведется борьба, рядом с победителями всегда есть побежденные, люди, обреченные стихийной игрой экономических сил на нищету и страдания.
Поэтому в XX в. принцип «лессэ фэр» был сдан в архив. Государственная власть обнаружила, что развитие народного хозяйства определяется не только рыночной стихией, но в очень значительной степени ее собственными экономическими мероприятиями. Она признала в качестве одной из своих главнейших задач энергичное вмешательство в хозяйственную сферу в целях увеличения производства национальной продукции и демократизации распределения народного дохода [5, с. 10]. Так, говорит Прокопович, возникла идея перспективного планирования всего национального хозяйства и проведения государством регулирующих мероприятий в области экономики.
Истоки идеи планирования национального хозяйства, уточняет ученый, лежат в организации частного хозяйства. Каждое частное хозяйство, более того, каждая отдельная работа в нем ведется в соответствии с заранее составленным планом. Прокопович соглашается с известной мыслью Маркса о том, что и наихудший архитектор отличается от самой лучшей пчелы, ибо он, прежде чем построить ячейку, строит ее в своей голове. Человек — планирующее животное. Даже самое мелкое единичное хозяйство предполагает наличие у ведущего его хозяина более или менее продуманного конкретного хозяйственного плана, построенного на хозяйственном расчете, который затем приводится в исполнение [5, с. 10–11].
Хозяйства без хозяина, его организовавшего в соответствии с продуманным планом, нет и быть не может. В этих своих суждениях Прокопович опирается на теорию П.Б. Струве, согласно которой «хозяйствование должно всегда исходить от определенного субъекта, который давал бы ему направление и смысл. У хозяйства должен быть всегда хозяин. Наличность хозяина образует (конституирует) понятие хозяйства, как известного субъективного единства, определенного со стороны его цели, другими словами, как единства телеологического» [3, с. 10].
Но народное хозяйство в целом лишено хозяина, следовательно, оно лишено и плана развития, а потому его функционирование является результатом стихийного взаимодействия составляющих его частных хозяйств.
Однако, к началу XX в., отмечает Прокопович, под влиянием процессов монополизации экономики, картелирования, трестирования и т.п. в экономике капиталистических стран начали вызревать плановые тенденции, свободное прежде рыночное хозяйство все более приобретает черты «связанности». И все же при этом оно не приобретает единого хозяина, а, следовательно, по-прежнему не может иметь какого-то плана, охватывающего его в целом. Поэтому, говорит Прокопович, «нельзя планировать рыночное народное хозяйство; государственная власть мерами экономической политики может лишь вмешиваться в его ход и развитие, влиять на него; планировать она может только огосударствлённые отрасли народного хозяйства» [5, с. 12].
Надо сказать, что процесс перехода от чисто либеральной экономики к «связанному» и в значительной мере планируемому и регулируемому государством хозяйству Прокопович оценивает положительно, считая его естественной, закономерной эволюцией хозяйственной жизни общества. Но, оценивая положительно идею планирования и регулирования национальной экономики, ученый проявляет свойственную ему научную осмотрительность. Он предостерегает о том, что «перегибать палку» в этом направлении было бы непростительной ошибкой. Автор указывает на то, что нельзя рассчитывать на высокую точность планирования и экономического регулирования, ибо необходимо иметь в виду целый ряд факторов, не поддающихся или трудно поддающихся целевому воздействию и учету (климатические условия, например, или рыночная конъюнктура и др.). Как отмечает ученый, «наше знание причин экономических явлений очень несовершенно, наша власть над ними очень ограничена. Поэтому в области экономической политики и хозяйственного планирования мы вынуждены очень широко применять экспериментирование и учиться на собственных ошибках [5, с. 13]. Но это обстоятельство не должно отпугивать и способствовать возврату к единственному регулятору хозяйства — ничем не ограниченной стихии рыночных сил.
С.Н. Прокопович ставит важнейший вопрос экономической теории, к которому многократно возвращается: до каких пределов допустимо развивать государственное планирование и регулирование, не разрушая при этом частную инициативу и конкурентно-рыночные отношения?
Серьезное влияние на его взгляды по данному вопросу оказал видный немецкий ученый, профессор Е. Шмаленбах, явившийся одним из основателей науки о рационализации хозяйства. Установив рост «связанности» хозяйства, Шмаленбах дал этому феномену интересное истолкование, которое Прокоповичем было принято. Оказывается, откат от позиций безраздельного либерализма обусловлен «перемещением издержек производства внутри предприятий. Именно, доля пропорциональных издержек производства уменьшается, а доля постоянных издержек производства увеличивается настолько, что определяющее влияние на форму производства приобретает величина доли постоянных издержек» [5, с. 23]. Сама эпоха свободного хозяйства была возможна лишь потому, что производственные издержки носили главным образом пропорциональный характер, но когда доля постоянных издержек стала нарастать, хозяйство уже не могло оставаться свободным. Почему? Да потому, что если наиболее существенную часть себестоимости составляют постоянные издержки, то сокращение производства не приводит к соответствующему сокращению издержек. А это значит, что если, например, падают цены, то бесполезно пытаться выправить это падение сокращением производства. Выгоднее в таком случае дальше производить по данной средней себестоимости. Конечно, предприятие будет нести при этом убытки, но последние окажутся меньше, чем они были бы при ограничении размеров производства и сохранении почти неизменной величины постоянных издержек. Таким образом, с превращением большинства пропорциональных издержек в постоянные хозяйственная система лишилась своего спасительного прежде средства, тем самым утратив способность приспособления производства к потреблению. А это, в сою очередь, сделало невозможным существование свободного хозяйства, вынужденного уступить место новому «связанному» хозяйству [5, с. 24].
Опираясь на эту теорию, Прокопович строит свою концепцию и формулирует весьма полезные рекомендации. Он приходит к выводу о том, что созревшими для монопольного режима следует считать только те промышленные предприятия, в коих постоянные издержки производства превосходят переменные. К таковым относятся нефтепромыслы, каменноугольное дело, черная металлургия, электроэнергетика. Вся остальная масса русских промышленных предприятий, пишет Прокопович, — за некоторыми исключениями, — не нуждается ни в синдицировании, ни тем более в огосударствлении, напротив, им показана конкурентная борьба, в которой побеждали бы наиболее жизнеспособные предприятия и развивались бы в направлении роста постоянных издержек производства. Огосударствление этих предприятий способно дать лишь отрицательные результаты [3, с. 82].
Таким образом, с. Н. Прокопович, как видно из изложенного, был сторонником весьма умеренного либерализма. Будучи одним из лидеров Республиканско-демократического союза (РДС), созданного представителями ряда русских демократических партий и движений за рубежом, он еще в 1923 г. выработал проект программной платформы РДС, из которого явствует характер его воззрений. В частности, судя по этой платформе, Прокопович — приверженец республиканско-демократического устройства России с сильной, подзаконной и ответственной перед народным представительством исполнительной властью, с независимым судом, с гарантированными правами человека и гражданина и гражданским равноправием, с демократическим местным самоуправлением и др.
Восстановление производительных сил страны ученый видел на путях решительного отказа от коммунистической системы хозяйства во всех ее видах и установления «свободной экономической деятельности с признанием свободы хозяйственной инициативы и частной собственности (индивидуальной и коллективной)» При этом, однако, Прокопович уже тогда, в 1923 г., не отвергал ограниченную регулирующую деятельность государства и с годами, судя по последующим печатным работам ученого, такое понимание способа хозяйствования укреплялось и углублялось. |
| |
|
|
