|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (71), 2019 | | | | ЕВРАЗИЙСКАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА: ПРОБЛЕМЫ И РЕШЕНИЯ | | | Румянцев М. А.
профессор кафедры экономической теории
Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук
| |
| | | | | В статье на основе субъектного подхода к исследованию экономики дан анализ роли нерыночных рукотворных отношений в евразийских хозяйственных системах. Выявлено значение рукотворных отношений в экономике современного капитализма. Проанализированы отношения дарообмена и редистибуций в экономической истории. Определена роль инфраструктурных проектов в формировании Новой Евразийской волны в XXI в | | Ключевые слова: обмен деятельностью, рыночный обмен, дарообмен, редистрибуции, субъектный подход, инфраструктурное государство | | УДК 330.342; ББК 65.012.4 Стр: 15 - 19 |
Введение. Вплоть до последнего времени вопрос о природе экономических отношений и институтов (как и многих экономических артефактов) оставался в «подсознании» ученых-экономистов. Категории рыночной, точнее, капиталистической экономики как будто бы адекватно описывали хозяйственную реальность, не требуя глубоких методологических рефлексий. Что касается нерыночных структур, то они воспринимались в фокусе дополнения рынка — в качестве регуляторов стихийных рыночных сил или институтов, обеспечивающих производство общественных благ и необходимый деловой климат. Рыночный подход к анализу экономики был вполне уместен — до поры.
В XXI в. развернулись процессы, труднообъяснимые с позиций привычной экономической логики. Среди них — снижение эффективности управления на всех уровнях в условиях нарастания рисков неопределенности и падение результативности привычных макроэкономических стратегий государств, растущие дисбалансы в экономике и череда финансово-экономических кризисов. На наших глазах происходит резкое обострение геоэкономической конкуренции крупнейших государств и корпораций за сырьевую ренту и контроль над территориями. Рост глобальных рынков достиг своих пределов, что провоцирует растущую нестабильность и волюнтаризм (торговые войны, санкции), приводит к формированию новой архитектоники мирового хозяйства, основанной на конкуренции макрорегионов. Повсеместное вменение цен со стороны крупнейших акторов сырьевых рынков и торговых сетей имеет мало общего с рыночными принципами. Рост нестабильности и разложение существующего экономического порядка имеют три основания — 1) кризис «позднего капитализма», достигшего пределов своего развития; 2) наступление новой технологической волны, по своим масштабам и последствиям сравнимой с аграрной и индустриальной революциями; 3) завершение либерального цикла истории и постепенный переход экономической и политической гегемонии к странам Азиатско-Тихоокеанского региона.
Если всмотреться во все эти процессы мирохозяйственных изменений, то обнаруживается явная тенденция возрастания объема и значимости рукотворных отношений в экономике. Отношений, идущих от человека, от его воли и сознания. Геоэкономические и политические факторы — стратегии реализации власти государств меняют экономическую реальность. Между тем, сложившаяся на Западе экономическая наука была ориентирована на изучение стоимостных, объективированных, «от воли людей не зависящих» отношений и институтов. Политэкономия рассматривала человеческий фактор в качестве рефлекса от уровня развития производительных сил и производственных отношений; в свою очередь, с точки зрения современного мейнстрима человеческие действия автоматически заданы ограничениями рационального выбора и институционально оформленными правилами.
Но реальность мстит. Потеря управляемости экономическими процессами — закономерное следствие ориентации современной науки на явление, а не на сущность, на объект, а не на субъект. Вот почему в условиях шквала рукотворных отношений требуется анализ хозяйственной системы в целом, взятой со стороны ее субъектного фактора. И именно в этой ситуации на первый план выступает евразийская политэкономия, направленная на изучение персонифицированных, нетоварных, а не вещных, стоимостных отношений [1].
В настоящей статье исследованы природа и генезис нетоварных субъектных отношений в экономике в их взаимодействии с рыночными структурами — с евразийской точки зрения.
Логика понятий. Первое, что мы видим при взгляде на хозяйственную жизнь разных исторических эпох, так это абсолютную разъединенность экономических систем друг от друга. Экономические культуры различных эпох и народов кажутся непереводимыми на какой-то общий для всех язык. В самом деле, хозяйственные практики и экономические категории времен Фомы Аквинского или «Домостроя» не имеют ничего общего с практикой и теориями времен капитализма. Идеи и практики кейнсианства или модели неоклассического синтеза, к примеру, никак не переводятся на язык хозяйственной культуры Средних веков России и Европы. Не существует хозяйственных систем и экономических взглядов вообще, не привязанных к конкретному историческому времени и пространству. Требуется, стало быть, определить предельно общие категории, которые явно или неявно входят в структуру каждого экономического уклада или школы экономической мысли. Для нашего рассмотрения, посвященного рукотворным нерыночным отношениям в системе хозяйственных связей, таким исходным объединяющим понятием является «обмен деятельностью».
Вся палитра рыночных и нерыночных, товарных и нетоварных, рукотворных и стихийных форм, а также их многообразных комбинаций, имевших место во всемирной истории, основывается на отношениях обмена деятельностью между людьми. В современной литературе на значение этой категории после долгого перерыва обратили внимание Н.В. Ведин и Н.Ф. Газизуллин. Они исследовали обмен деятельностью и способностями в качестве альтернативного рыночной конкуренции механизма передачи информации в современном производстве [2]. В нашей статье обмен деятельностью взят в качестве социальной субстанции, исторически и логически порождающей генезис форм хозяйственных взаимодействий между людьми. И в прошлом, и в настоящем, и в будущем в процессах производства, обмена, потребления и распределения одни люди отдают свою деятельность (непосредственно, в рамках кооперации или опосредованно, в виде продукта) другим, взамен получая результаты их деятельностных способностей. «Поскольку обмен есть лишь опосредствующий момент между производством и обусловленным им распределением, с одной стороны, а потребление само выступает как момент производства, постольку и обмен, очевидно, заключен в производстве как его момент» [3, c.725]. В приведенной мысли К. Маркса сформулирована необходимость воспроизводственного подхода к обмену деятельностью как синтетической категории.
Обмен деятельностью дан как акт производства, входящий в него в виде непосредственного момента кооперации труда. С другой стороны, обмен деятельностью как обмен продуктами есть самостоятельный фазис воспроизводственного процесса, и момент или сторона стадий потребления и распределения. В историческом плане обмен деятельностью первоначально выступал в качестве распределительного (прямое распределение) и производственного (половозрастная кооперация труда) воспроизводственного механизма в первобытных общинах. По мере развития разделения труда обмен деятельностью принимал разнообразные формы товарного обмена и обмена услугами.
Далее мы должны поставить вопрос об обмене деятельностью как о единораздельной целостности своих форм. Если его интегрирующее качество мы выяснили, то как определить его структуру, его внутренние формы, без рассмотрения которых обмен деятельностью останется аморфным, бесструктурным образованием? Концепция форм обмена, интегрирующих общество, была разработана в экономической и социальной антропологии. В антропологии принято выделять три интегрирующих формы обмена, воспроизводящих общество как целое: дарообмен, распределение (редистрибуции) и рыночный обмен. Каждой из этих форм интеграции присущ оригинальный способ связи между людьми — отношения взаимности и сотрудничества при дарообмене, распределяющий центр для редистрибуций и система рынков для товарного обмена [4]. Да, но чтобы увидеть дарообмены, редистрибуции и рынки во всей полноте хозяйственной жизни, необходимо поместить эти абстрактно-всеобщие формы в социальный контекст, определить конкретные типы социальности, которые они выражают в хозяйственной эволюции. Во всяком случае, таково требование политэкономической методологии.
Три важнейших типа социальности были определены К. Марксом в «Экономических рукописях» 1857–1858 гг. История, по его мысли, проходит три этапа. На первой ступени в условиях добуржуазных обществ доминируют отношения личной зависимости, незрелые, отношения господства и подчинения в первобытных общинах, отношения между кастами и сословиями. На второй ступени в эпоху капитализма преобладают отношения личной независимости, основанные на вещной зависимости — господстве над индивидами овеществленных стоимостных отношений. И, наконец, на третьей ступени истории человечество преодолевает общественное разделение труда и наступает эра свободной индивидуальности, основанная на всестороннем развитии личности [5].
Обратим внимание на общую природу первого и третьего типов социальности. Они не имеют ничего общего со стоимостными вещными отношениями. «Овещненные» отношения стоимости и капитала маскируют действительные отношения товаропроизводителей, проявляющиеся через эту овеществленную взаимозависимость. Но фетишизм стоимостных отношений есть только одна из бывших в истории форм экономического порядка наряду с персонифицированными отношениями личной зависимости [5]. Предметом нашего рассмотрения и являются отношения личной зависимости в экономике, которые точнее будет назвать отношениями личной взаимозависимости. Они персонифицируются в личности субъектов хозяйствования, олицетворяются в их действиях и носят рукотворный характер.
Приведенные выше характеристики отношений личной взаимозависимости побуждают идти дальше, к носителю олицетворенных и персонифицированных отношений — к субъекту хозяйствования. Сразу оговоримся о различии понятий «субъектное» и «субъективное». Если субъективное представляет собой индивидуальное осознание или восприятие хозяйственной жизни, то субъектное столь же объективно, как и «материальные факторы» экономики. Хозяйственная реальность, в которой мы живем, образуется в результате деятельности групп людей (организаций, народов, государств), имеющих свои интересы и ценности, на основе которых субъекты осуществляют свои цели путем волевых действий. Субъектный фактор объективен и реален, он находится внутри экономики, а не вне ее. Противоположное догматическое представление о субъектах хозяйствования базируется на взглядах о том, что действия человека могут только ускорять или замедлять «объективные, от воли людей не зависящие» экономические процессы. А так ли это?
Если руководствоваться формулой «бытие определяет сознание», то возникает вопрос: из чего тогда состоят производственные, социально-экономические отношения людей? Вряд ли можно оспорить то, что сознание обладает своим собственным бытием (а иначе оно не было бы самостоятельной сферой нашей жизни). Тогда ясно, что сознание людей обладает законами собственного существования. И, стало быть, если мы поместим сознание вне бытия, то отсюда с неизбежностью следует вывод, что социально — экономические отношения создаются не людьми. Более того, тогда начинает казаться, что в экономике царит полная пассивность и неспособность к волевым действиям. С диалектической точки зрения, и сознание определяет бытие, и бытие определяет сознание. И сознание, и бытие в равной мере объективны. Хозяйственная реальность содержит в себе как материальные, действительно от воли людей не зависящие условия хозяйствования, так и субъектные, идущие от сознания и воли людей, действия. Экономическая реальность, в которой мы живем, образуется в результате деятельности групп людей (организаций, народов, государств), имеющих свои интересы и ценности, на основе которых субъекты осуществляют свои цели путем волевых действий.
Антропологический, субъектный подход к познанию экономики обладает большой перспективой. По оценке В.Т. Рязанова, «антропологическая картина мира» откроет «новое пространство для развития экономической науки» [6, с.68]. Для евразийских хозяйственных систем субъектный фактор всегда имел особенное значение. В отличие от Западного мира, где экономика в Новое время выделилась в обособленную сферу товарного фетишизма, в евразийских универсумах хозяйство всегда самым наглядным образом связано с рукотворным фактором. В первую очередь этот фактор выражает различные проявления человеческой субъектности, а именно исторически конкретные, преобладающие в тех или иных евразийских цивилизациях особенности мировосприятия, ценностей и целеполагания, данными не столько в индивидуальном, сколько в коллективном преломлении. Также человеческий фактор тесно сопряжен с необходимостью волевого управления из единого Центра Большими пространствами и массами людей на просторах Евразии.
Субъектный подход в евразийской политэкономии означает рассмотрение хозяйственной реальности, взятой со стороны отношений личной взаимозависимости и рукотворных волевых действий людей. Совершенно ясно, что подобный подход предполагает «вложенность» экономики в широкий цивилизационный контекст и, в соответствии с этим, субъекты евразийской политэкономии тождественны коллективным субъектам истории (народам, этносам, общинам, сословиям, классам и др.). Замечу, что в нашу задачу не входит анализ различных трактовок понятия «цивилизация» в многочисленных исследованиях, нам важно отметить, что понятие цивилизации выражает качественную идентичность коллективного субъекта в системе социально-экономических, культурологических и правовых нелинейных взаимодействий в рамках данного Пространства — Времени.
Итак, методология исследования определена, и мы переходим к рассмотрению типологии хозяйственных отношений.
Типология рукотворных отношений в системе обмена деятельностью. Чтобы провести анализ типических комбинаций структурных форм обмена деятельностью — отношений рыночного обмена и рукотворных отношений дарообмена и редистрибуций, сделаем допущение. Рыночные отношения будут рассмотрены двояко: как отношения рыночного обмена в некапиталистических хозяйственных системах и как отношения капитализма. Будем исходить из того, что простое товарное производство или докапиталистические отношения логически и исторически не порождают экономику капитализма.
Всемирная история показывает, что отношения эквивалентного обмена, возникшие благодаря развитию разделения труда между независимыми товаропроизводителями, существовали несколько тысячелетий. Более того, в древнем Китае, Вавилоне, в Арабском Халифате значительное развитие получил финансовый и торговый капитал. Однако ни о каком капитализме говорить здесь не приходится. Капитализм как система накопления капитала в расширенном масштабе есть результат совпадения в истории Европы ряда неэкономических, не вытекающих из логики простого товарного производства, тенденций. Среди них — Великие географические открытия и работорговля, колониальная экспансия, первоначальное капиталистическое накопление путем экспроприации крестьянских хозяйств, культурная гегемония религиозной этики пуритан и кальвинистов. Нельзя не согласиться с тем, что «капиталистический способ производства зарождался не с опорой на рыночные отношения в их подлинном значении, а через их ущемление» [6, с.78]. Таким образом, генезис капитализма есть рукотворная мутация традиционного общества на ограниченном отрезке европейской истории, стало быть, рыночные отношения и капиталистические отношения требуют самостоятельного рассмотрения.
Далее будет раскрыта роль нерыночных рукотворных отношений при капитализме и в условиях евразийских цивилизаций.
Рукотворные отношения при капитализме. Капитализм, как и любой экономический строй, базируется на деятельности доминантных субъектов, обеспечивающих системную связанность хозяйственных процессов и вменяющих ценность экономических благ. Такими системообразующими субъектами при капитализме являются финансовые институты — банки и биржи. Благодаря контролю над потоками денег и кредитов операторы финансовых рынков связывают в пространстве и времени производственные и сбытовые цепочки, и самым существенным образом влияют на ценообразование мировых ресурсных рынков. Последнее обстоятельство требует особого рассмотрения, поскольку именно цены на сырье определяют конъюнктуру во всех отраслях экономики, вплоть до самых современных высокотехнологичных отраслей, также нуждающихся в материалах и энергии.
Ценообразование на мировых ресурсных рынках имеет мало общего с балансом спроса и предложения в экономической науке. Это управляемый ведущими банками, биржами и транснациональными корпорациями процесс с долгосрочным горизонтом планирования. В качестве примеров «ручного управления» ресурсными рынками приведем Лондонский золотой фиксинг — информационно-финансовую площадку банкиров, определяющих цену унции золота, соглашения крупнейших игроков о ценах на железорудном рынке и рынках цветных металлов, волевые решения крупнейших производителей нефти в рамках ОПЕК, от которых зависят цены на «черное золото». В условиях мирового кризиса 2008–2009гг. цены на нефть демонстрировали удивительные скачки: в течение 3–4 месяцев цена падала со 140 до 30 долларов за баррель, а затем поднималась до 100 долларов [7, с. 213–214]. И где здесь «объективная реальность» закона спроса и предложения?
Образцовую формулу ручного управления рынками отчеканил С. Родс, основатель алмазной монополии «Де Бирс». Со стороны спроса она выглядит так: «если бы на всем свете было четыре человека, то необходимо сделать так, чтобы они постоянно чувствовали, что позарез нуждаются в алмазах, хотя на самом деле алмазы никому не нужны». С другой стороны, предложение должно быть организовано по принципу «если бы на всем свете было четыре человека, то продавать алмазы нужно столько, чтобы хватало лишь на двоих» [7, с. 150]. Любопытно, что Родс озвучил свои тезисы за несколько лет до выхода в свет фундаментального труда А. Маршалла «Принципы экономической науки», в которой был дан анализ закона спроса и предложения, в дальнейшем вошедший в качестве теоретического ядра в «основное русло» либеральных экономических школ. Практика монопольной власти над рынками разительно отличается от либерального научного дискурса, обеспечивающего легитимность активов крупнейших акторов капитализма.
Можно говорить о двух типах рукотворных отношений при капитализме. Во-первых, это ручное управление системообразующими рынками со стороны государств, крупнейших финансовых институтов и корпораций, вменяющих конъюнктурные параметры углеводородным и др. сырьевым рынкам. По словам нобелевского лауреата по экономике П. Кругмана, «современная политическая экономия учит нас, что маленькие, хорошо организованные группы зачастую превалируют над интересами более широкой публики» [8, с. 322]. Нельзя не сказать и о политике центральных банков ряда стран, которые ради поддержания конъюнктуры — в полном противоречии с рыночными принципами — проводят массовые скупки государственных и корпоративных облигаций. Во-вторых, экономика ведущих капиталистических стран базируется не на экономических, а на социально-политических и геополитических основаниях. Высокотехнологичные отрасли в этих государствах продвигаются правительствами и оборонно-промышленным комплексом при поддержке крупнейших международных финансовых институтов. Торговые войны и санкции, инициированные государствами и крупнейшими компаниями, позволяют им перераспределять в свою пользу мировые ресурсы и капиталы. Шквал рукотворных отношений в современном мире, приводящий к росту волюнтаризма и крайнего субъективизма в глобальной и национальных экономиках, ведет к росту неуправляемости и хаоса, что свидетельствует о достижении пределов роста капитализма.
Рукотворные отношения в экономике евразийских цивилизаций. В основании евразийских хозяйственных систем лежит картина мира, присущая евразийским цивилизациям. Для уяснения существа дела важен вопрос об отношении к разрешению противоречий на Западе и на Востоке. Западному миропониманию присущ взгляд о победе одной из сторон противоречия над другой, в результате которой победившая сторона противоречия «снимает», удерживает в себе положительное содержание другой стороны и так преодолевает ее. Отсюда становится ясным господство конкуренции над сотрудничеством в социально-экономической жизни Запада. Императивом считается, что более прогрессивные социально-экономические уклады должны вытеснять менее прогрессивные уклады. Антагонистическими выглядят такие оппозиции как социализм — капитализм, инновации — традиции, рынок — план и т.п. В евразийском миропонимании, напротив, утверждается принцип гармонии при разрешении противоречий. Стороны противоречия не отрицают, а утверждают, взаимодополняют друг друга в рамках гармоничного мирового универсума. Если мы так поймем евразийскую традицию, в которой различные стороны целого восполняют друг друга, то становится понятным неантагонистическое сосуществование в Евразии различных социально-экономических укладов, норм и принципов хозяйствования.
Сразу же становится ясным, что православные, исламские, буддистско-конфуцианские и др. хозяйственные типы Большой Евразии основаны не на конкуренции, а на сотрудничестве, взаимодополнении различных форм организации социально-экономической жизни. Такой же хозяйственный принцип был присущ древним обществам Востока. В капитальном трехтомном труде «История древнего мира» со всей исторической обоснованностью показано, что в древних обществах сосуществовали государственный, общинный и частный сектора хозяйства, царские хозяйства и поместья соседствовали с поместьями знати и храмовыми хозяйствами, с крестьянскими, ремесленными и купеческими общинами и цехами. Труд крестьян — собственников земли и крестьян — арендаторов сосуществовал с сельскими общинами и патриархальным рабством. В натуральных, полунатуральных и рыночных хозяйствах правовые нормы дополнялись нормами традиционного права [9]. Так что тезис К. Маркса о «поголовном рабстве» в азиатских деспотиях уместно заменить метафорой К.Н. Леонтьева о «цветущей сложности» традиционных обществ.
Экспансия рыночного обмена в евразийских обществах была ограничена религиозной этикой, осуждавшей ростовщичество и накопление богатства ради богатства, законами государства, ограничивавшими рост капиталов вплоть до конфискации наиболее крупных состояний и коллективной властью народных уравнительных традиций.
В чистом виде рукотворные отношения были представлены дарообменом и редистрибуциями. Дарообмены были распространены в аграрном секторе, в условиях, когда семейные хозяйства воспроизводились как части целого — крестьянской общины. Неэквивалентные, растянутые во времени обмены деятельностью позволяли свести к минимуму риски неопределенности (стихийные бедствия, пожары) и обеспечить долговременное воспроизводство общины и ее членов. Дарообмены предоставляли нуждающимся и попавшим в беду крестьянам помощь от остальных — недостающие трудозатраты, необходимые для поддержания семейно-трудового баланса (по А.В. Чаянову, баланса затраченного труда и семейного потребления с учетом демографического фактора). Если использовать экономическую терминологию, то дарообмены можно определить как межхозяйственные трансферты, обеспечивающие стабильность в жизни крестьянских семей. В русской крестьянской общине солидарная помощь соседям по принципу отложенной взаимности называлась «помочи» и занимала почетное место в жизни деревни. Помочи поддерживались силой религиозной этики и логикой коллективных действий крестьянского мира [10].
Государственные редистрибуции осуществлялись по двум направлениям. Во-первых, это всеобщий учет и контроль в государственном секторе экономики, и эффективно организованное налогообложение в обществе. Благодаря этому, государство сосредотачивало в своих руках значительные средства, которые затем перераспределялись на общественные нужды: масштабное строительство каналов и дамб, храмов и городов, «военное производство». В основе такой разветвленной системы государственного управления лежало разделение умственного и физического труда, точнее, труда организаторского и исполнительского. Известно, что первые жрецы цивилизаций Востока были одновременно инженерами, агрономами, врачами. Для результативности управления большими массами людей необходимо было ввести количественные показатели учета и оценки труда — штуки или весовые измерения. Выстроенная бюрократией и жрецами вертикальная система изъятия и распределения общественного продукта породила своеобразные «нетоварные формы денег», основанные на натуральных количественных измерителях [11]. Нетоварные, натуральные деньги выступали универсальным средством платежа налогов и оплаты труда государственных чиновников, военных, работников, а также средством определения норм потребления в зависимости от статуса человека (работник, писец, инженер, военачальник). Установленными властью эквивалентами затрат труда и норм потребления могли быть птицы, кони, меры зерна и пр. Редистрибуции способствовали развитию дисциплинированности населения, распространению счета и грамотности, созданию системы государственного планирования в «гидравлических цивилизациях» Востока.
Другим важнейшим направлением редистрибуций было инфраструктурное строительство. Для исследования этого, наиболее характерного принципа рукотворной организации экономической жизни Евразии имеет значение открытое Дж. Арриги разделение «капитализма» и «территориализма» как двух противоположных способов правления или логик власти. В отличие от капиталистических обществ, «территориалистические правители отождествляют свою власть с протяженностью и населенностью своих владений и считают богатство/капитал средством или побочным продуктом стремления к территориальной экспансии» [12, с. 75]. Продолжая эту мысль, резонно предположить, что логика территориализма на основе редистрибуций формирует особое рукотворное благо — Большие инфраструктурные проекты, которые преобразуют сложившуюся систему общественного разделения труда, связывают воедино евразийские территории и хозяйственные уклады.
Далее остановимся на весьма актуальной для Евразии концепции инфраструктурного государства М. Манна. По его мысли, инфраструктурное государство проникает сквозь структуру частных и корпоративных отношений и создает необходимые логистические связи для реализации своей власти. «Инфраструктурная власть — это институциональная возможность централизованного государства, деспотического или нет, реализовывать свои решения в пределах собственного пространства. Это коллективная власть, «власть сквозь» общество, координирующая общественную жизнь через государственную инфраструктуру». Благодаря контролю над транспортировкой людей и ресурсов посредством строительства дорог, каналов, портов государство получает возможности для мобилизации общественных ресурсов [13]. Гегемония государства на неоднородных по условиям хозяйствования Больших пространствах Евразии путем реализации инфраструктурных проектов устанавливает логистические связи, ускоряет торговые обороты и укрепляет власть Центра в общенациональных интересах. Всемирную известность получили такие евразийские мегапроекты как строительство дамб и оросительных каналов в «гидравлических цивилизациях» Востока, Шелковый путь и Великая китайская стена, система почтовых и транспортных коммуникаций в империи Чингизидов, строительство городов в империи Тимуридов. Развитие России определялось созданием Великой Сибирской дороги, Байкало-Амурской магистрали, речных и энергетических коммуникаций.
Доминирование рукотворных начал в хозяйственной жизни позволяет сделать вывод о социальной, а не рыночной логике экономического развития Евразии. Так было вплоть до середины XIX в., когда глобальный капитализм стал доминантой социально — экономического развития. Евразийские принципы были отодвинуты на периферию мир — системы капитализма. Но в начале XXI в. ситуация изменилась.
Заключение. В 2013 г. китайский лидер Си Цзиньпин выдвинул инициативу создания экономического пояса Шелкового пути, предполагающего ускоренное совместное развитие Китая и стран, расположенных на территориях, на которых проходил сыгравший выдающуюся роль в истории Евразии караванный маршрут «Великий шелковый путь». Так начал формироваться новый евразийский геоэкономический субъект, инициировавший макроисторические изменения в мире, в частности — переход гегемонии от логики капитализма к территориалистической логике развития инфраструктурных государств и к евразийским хозяйственным принципам в целом.
Этот процесс начал разворачиваться и в России. Среди инфраструктурных проектов нашей страны особого внимания заслуживает Арктический проект, обладающий значительным синергетическим потенциалом. Формируются взаимосвязанные кластеры предприятий в секторах добычи нефти и газа, судостроения, атомной энергетики, информационных технологий, строительства портов, логистики, космоса, а также активизируются научные исследования. В свою очередь, эти предприятия формируют цепочки предприятий — поставщиков смежной продукции на Урале, в Сибири, в Санкт-Петербурге, приводя к синергии инфраструктурных и технологических инноваций. В перспективе можно ожидать масштабный территориальный сдвиг производительных сил России — создание трансуральского и транссибирского промышленных комплексов.
На проходившем в 2018 г. во Владивостоке IV Восточном экономическом форуме лидер КНР предложил создать новый макрорегион — «Большое экономическое кольцо Северо-Восточной Азии» со своими торгово-инвестиционными процедурами и совместными инфраструктурными проектами стран региона. На наших глазах рождается новый евразийский геоэкономический субъект, обладающий мощным ресурсным, финансовым, технологическим, торговым и инновационным потенциалом. Вероятно, долговременные циклы накопления капитала, открытые Н.Д. Кондратьевым и Дж. Арриги, уходят из истории, уступая место евразийским циклам накопления пространственно-логистической власти, в которых финансовый капитал подчинен социально-экономическому развитию инфраструктурных государств.
Евразийские инфраструктурные мегапроекты формируются на основе рукотворных субъектных отношений и форм хозяйствования, а никак не на основе стихийной логики рынка. Их реализация предполагает волевые целенаправленные действия государств, связывающие воедино разнородные субъекты хозяйствования — государственные, частно — корпоративные, общественные и рыночные институты. В политэкономическом осмыслении нуждается складывающаяся в Китае, Вьетнаме и в некоторых других странах евразийская модель хозяйствования. Сочетание в Китае централизованного планирования и государственной собственности в основных сферах хозяйства с частнокапиталистическими отношениями побудило ряд отечественных ученых поставить вопрос о новом — интегральном способе производства, совмещающем план и рынок, преимущества социализма с преимуществами капитализма [14].
Корректное решение вопроса о совмещении плана и рынка предполагает их рассмотрение в качестве сторон определенного целого, в котором и план, и рынок выступают подчиненными этому целому моментами. Симбиоз рынка и плана возможен в рамках более глубокого, пронизанного сложными социальными связями единства — исторической цивилизации, задающей ценности и направления экономического целеполагания. Иначе план и рынок приобретают отвлеченный от реальной жизни людей схоластический характер. Китайская экономическая модель на всех ее уровнях подчинена реализации «китайской мечты» — росту благосостояния населения. За рамками концепции «интегрального способа производства» остается субъект синтетической евразийской хозяйственной системы, соединяющий плановые и рыночные механизмы в единый тип хозяйствования. Государственное планирование и рыночный капитализм автоматически не соединяются. В том же Китае роль системообразующего субъекта принадлежит коммунистической партии, которая благодаря кадровой политике стремится направить экономическое развитие в русло реализации интересов общества и государства.
Роль рукотворных отношений в экономике возрастает по мере развертывания новой промышленной революции. Неэквивалентные отношения дарообмена, основанные на сотрудничестве и отложенной взаимности, проявляются в практике открытых инноваций, общественных информационных платформах, информационной инфраструктуре, сетевых творческих проектах и др. нерыночных формах обмена деятельностью. Создание систем программного обеспечения «Линукс» на общественных началах — только один из многих примеров отношений сотрудничества в информационной экономике. Пока еще отношения сотрудничества вплетены в «ткань отчужденно стоимостных форм» капитализма [2], что тормозит их развитие.
Евразийская политэкономия призвана не только к исследованию современных мирохозяйственных трансформаций. Оборотной стороной возрастания роли персонифицированных отношений в современном мире является бюрократическое отчуждение человека от труда и творчества, рост неравенства. Глобальная стандартизация, благодаря внедрению киберфизических систем, приводит к упрощению и унификации жизнедеятельности людей. И именно евразийская политэкономия должна разрабатывать проблемы снятия отчуждения личности в новом формирующемся мире, отвечать на вызовы эпохи в интересах большинства людей. Поскольку предметом евразийской политэкономии является воспроизводство жизни человека, взятое во всей ее целостности и полноте. |
| |
|
|
