|
| | | | Проблемы современной экономики, N 1 (53), 2015 | | | | ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ. ПРОБЛЕМЫ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ ЕВРАЗИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ | | | Осипов Ю. М.
профессор, заведующий лабораторией философии хозяйства экономического факультета
Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова,
доктор экономических наук, заслуженный деятель науки РФ
| |
| | | | | Рассматривается старая как сама европейская наука проблема законов (закономерностей) в экономике, однако с акцентом, не характерном для экономики, в особенности, современной, уже постмодерновой, без-законии, во всяком случае — его успешном противостоянии и противодействии «законию», что ставит последнее под обоснованное и радикальное сомнение | | Ключевые слова: экономика, организация, экономическая самоорганизация, стоимость, экономический закон, экономическое без-законие | | УДК 330.101.2; ББК 65 Стр: 60 - 64 |
Наука вообще любит законы, указывающие на наличие устойчивых порядков в онтологической реальности и даже в ее гносеологическом отражении. Настолько сильно любит, что ищет и утверждает законы даже в не самых законотворных и законопослушных сферах вроде человека, его сознания, психики и поведения, как и того же общества, его устройства, поведенческой динамики и происходящих в нем перемен. При этом наука успешно игнорирует метафизическую философию, не столь склонную поклоняться «объективным законам» и всегда тяготеющую к признанию трансцендентности, ну и само собой вовсю игнорирует религию, открыто исходящую из признания сверхприродного творческого начала и вообще не склонную к культу какой бы то ни было «объективности».
Однако пришло время, когда науке довелось признать сначала неопределенность (нео-предел-енность, не-предел-ьность), вероятностность, стохастичность реальности, а затем и ее самопроизвольность, беспричинность, «внезапность», непредсказуемость. Тем самым науке пришлось пойти на признание как бы без-закон-ности хомо-социальной реальности, пусть и не всей, но ее значительной, если не решающей, части. Правда, наука, верная самой себе, постаралась представить сие признание как сугубо научное открытие новой... пусть и не строго научной... реальности, якобы подчиняющейся просто другим законам — даже если и не совсем законным, а то и вовсе уже незаконным, но... все-таки... законам!
Так или иначе, но научное познание, всегда уходившее от метафизики и трансцендентности, было вынуждено признать наличие в реальности того, что выходит за рамки законообусловленного бытия, что происходит не совсем по законам, вне законов и даже супротив законов, освящаемых наукой, — и признать это уже не как отклонения, случайности, ошибки, что было поначалу, а как один из фундаментальных принципов хомо-социального бытия.
Не сразу, не в один миг, но шаг за шагом наукой было установлено, не без поддержки философии, что реальность включает в себя по крайней мере два параллельно-переплетенных мира — порядковый, закономерностный, воспроизводственный, повторящийся, и стихийный, произвольный, сиюмоментный, неповторяющийся. Второй мир перестал рассматриваться как аномальный, патологический, криминальный, получив в конце концов статус полноценного, полноправного, даже и законного, мира.
Если обратиться к экономике, то научное мировоззрение перестало (правда, не так на страницах учебников, как в разговорной практике) видеть в экономике — этом оденеженном и окапиталенном мире — какую-то оптимально функционирующую машину, реализующую какие-то стремящиеся к оптимуму механические алгоритмы. Экономика все более рассматривается как некое пространство возможностей (и невозможностей тоже), превращение которых в действительность (и недействительность тоже) зависит не так от законов экономического бытия, как от его — этого бытия — беззакония. Любой экономический параметр мог оказаться любым (беззаконие), но не каким угодно (от давления одного беззакония на другое, но никак не от априорного действия... какого-то там обязательного закона).
Эволюция все более переставала быть в головах людей стройной машиной и все более представлялась некой нейро-подобной средой, хотя вовсе и не биологическим организмом. Так традиционная экономическая физика (а наука это и есть физика) стала уступать место постмодерновой экономической метафизике, а экономика все более представлялась как некое гигантское, безразмерное, независимое в целом от воли людей и неподвластное сонму внутренних законов, весьма и трансцендентное, счетно-решающее устройство-мир, способное к немоделируемым, непрограммируемым и непредсказуемым решениям, действиям и процессам. На место законов и законного порядка пришли беззаконие, стихия и импровизация. Все разговоры об обусловленных объективным законом и заведомо необходимым порядком экономических параметрах, феноменах и процессах, как и обязательных и непременных балансах, распределениях и структурах, были раз и навсегда... посрамлены: традиционная экономическая теория — от славной политической экономии рубежа XVIII–XIX вв. до научной экономии конца XIX и почти всего XX вв. — потерпела вполне заслуженное фиаско!1
Итак, современная экономика — не более, чем некая среда, однако среда прежде всего не предметная и не агентная, а виртуальная, эфирная, ноосферная. Не агенты и не предметы в основополагании среды, а... дух, коллективное сознание, коллективное бессознательное, мысль. Выходит, что среда эта, будучи средой информационно-интеллектуальной, вполне думающая, решающая, действующая, мало того — творящая. Тут тебе и индивидуальные умы, и коллективные, и институциональные, и... трансцендентные (общественные, массовые, мировые). Большой коллективный, упроченный трансценденцией, мозг!
Чем же набит этот мозг? Нет, конечно, не нейронами, хотя нейронов людских в нем, разумеется, хватает, он набит всего лишь... цифрами, составляющими числа, числовые потоки, но не простыми вовсе цифрами, как в математике, а особенными — стоимостными, имеющими общепризнаваемую функциональную ценность (значимость) и всепроникающую пространственно-временную мобильность, причем ценность и мобильность социальные, соглашенческие, договорные. Это совершенно идеальная ценность, помысленная, измысленная, разумно вводимая, однако получающая постоянное текущее фактическое подтверждение в процессе своего виртуально-идеального, размыслительного, — от мозга к мозгу и от нейрона к нейрону — движения.
Экономика — это стоимость, а стоимость есть не более чем идеальная, чисто информационнная, знаковая, оцифренная субстанция, которую любой ныне действующий экономический агент не может не признавать — как онтологически и гносеологически, так и операционно (на деятелей науки такое признание не распространяется). Стоимость — функция сознания, его эманация, но и его принадлежность. Вся реализация стоимости происходит в сфере сознания, в мозгах и головах человеческих, и нигде в другом месте она случиться просто не может. Экономическое число, будучи идейным, мыслимым, памятным (сидящим в памяти), не может ни возникнуть, ни закрепиться, ни использоваться, ни исчезнуть вне и без сознания, вне и без мозгов и голов человеческих, вне и без ноосферы2.
Сознание на то и сознание, чтобы не просто вести экономический счет-расчет, манипулировать экономическими цифрами-числами, но и соотносить все свои вычислительно-назначенческие действия с внешней реальностью, получая оттуда необходимую информацию, разумеется, неполную, искаженную, а часто и просто лживую, ее перерабатывая и учитывая в своих решениях и действиях, выдавая во внешнюю среду и свою информацию, вовсе не обязательно и правдивую. Сознание — получатель, производитель и передатчик экономической информации, но насколько собственно сознаниевой, настолько и всесознаниевой — от внешних обстоятельств. И вот тут, с одной стороны, сознаниевый произвол, а с другой — средовое (контекстное) на него давление. И выходит в итоге, что вся экономическая параметрия — продукт одновременно сознания и проходящей через сознание среды (ее сигналов), что и делает каждый экономический параметр одномоментно как вольным (любым), так и обусловленным (не каким угодно), а что тут оказывается в приоритете: воля или обусловленность — зависит как от принимающего решение сознания, так и от сложившихся при этом обстоятельств, включая и признание средой того или иного субъективного решения.
Главное для нас: осознать, что нет ничего, что заранее, неумолимо и безошибочно определяло бы (ставило пределы) экономическому параметру, его стоимостной величине, как и его динамике. Цена тех же денег зависит от многого, но никак не от какой-то внешней для денег субстанции, которая бы, входя в деньги, определяла и держала бы собою их стоимость (ценность, значимость, измерительную и покупательную способность); цена любого товара не его — товара — цена, от него самого исходящая, а на него — на товар — сознанием возлагаемая и только поэтому становящаяся его — этого товара — ценой (цена более на товар, чем от товара).
Что нам дает такое осознание?3 Не более и не менее, как адекватное представление об экономике, экономической среде, экономическом мире. Не надо тешить себя надеждой, что можно рассчитать, к примеру, оптимальные, воспроизводственные, взаимоувязанные, да еще и социально справедливые, цены; что можно априорно построить для экономики разные адекватные ей балансы, включая и пресловутый межотраслевой; что можно сотворить какие-то нормальные и вполне обоснованные реальностью деньги, привязав к ним и столь же нормальные валютные курсы. Надо осознать, что экономика более всего сама по себе, она принципиально не моделируема и никем извне в целом не созидаема. Экономика не нормальна, а аномальна.
Неплохо бы также осознать, что нет той людской математики, которая могла бы заменить имманентную экономике математику. Великое достоинство экономики как раз и состоит в том, что она решает сама и что за нее никто ничего решить не может, если, конечно, речь идет не о частностях и кратковременностях, а о целом и непрерывном. Участвовать можно и нужно в экономическом счетно-решающем процессе, как и влиять на его реализацию, иной раз и весьма сильно, но заменить трансцендентную экономическую математику ничем людским нельзя!
Заметим, экономика — это в первую и последнюю очередь стоимость, а не те же блага, их производство и потребление. Если бы не стоимость (деньги, цены, капиталы), никакой экономики не было бы вообще, как и не было бы никаких экономистов и заодно никакой экономической науки. Натуральное домоводство — никакая не экономика! Экономика начинается там, где появляются всеобщий обмен товарами, товарные оценки, цены, деньги, капиталы, кредиты, финансы, в общем, где жизнетворчество человека всерьез и надолго опосредуется особого рода идеальной оцифрованной субстанцией, не покидающей ни людских голов, ни ноосферы, но выделяющейся из реальности не просто одним из составляющих ее компонентов, но и самой этой реальностью, немало управляющей, причем настолько самостоятельно, таинственно и неотступно, что сами людские головы, само человеческое сознание и сама ноосфера оказываются в большой, если не решающей, степени ею управляемыми.
В науке очень любят говорить о рынке, что как будто бы совсем и не плохо, но вот не мешало бы хоть как-то расшифровать этот феномен. Рынок, строго говоря — сообщество обменивающихся между собой товарами с участием денег агентов — продавцов и покупателей. Однако реальная экономика не только содержит в себе рынок, но и далеко выходит за его рамки. Рынок — компонент экономики, с чем можно и согласиться. Но вот зачем же соглашаться? Разве лишь для констатации того факта, что сообщество агентов все само и решает, причем не как-нибудь, а в ходе свершающихся им товарообменных акций. В связи с этим под рынком обычно и понимается некая самоорганизационная и саморешающая сила, существующая и реализующая не просто в среде агентов, но как бы и меж агентами. И весь вопрос тут только в том, в какой же мере все в экономике так вот само и решается, или же иначе: в какой мере это делает именно рынок?
Экономика — мир экономических, т.е. стоимостных, агентов. Стоимость, ее вращение среди агентов, ее собственное движение — сквозь и через агентов — позволяет агентам организовываться в функциональные сообщества. Однако ничего кроме решающих и действующих субъектных голов мы тут не найдем (не товары же решают, не деньги же сами по себе!). Всё проходит через головы, в них и вершится. Деньги, цены, капиталы, инвестиции, их динамика — все это продукция экономических голов: индивидов, коллективов, институций. Но головы эти разные по мощи своих разрешений — и среди них находятся такие, которые способны к организации не только самих себя, но и близкого или даже далекого от них экономического пространства — со всеми его экономическими параметрами, субъектными поведениями, движениями стоимости.
Тогда где же тут рынок? Ага, его тут, видно... нет! Выходит, что экономика способна осуществляться, пусть и локально, не полностью, без всякого рынка. Отсюда экономика у нас с рынком (никто этого отрицать не собирается), но не во власти рынка, во всяком случае — в целом, au total. Она как рыночна, так и не рыночна! Чего же тогда тут больше: рынка или нерынка? Каждый обозреватель может, конечно, решать по-своему, но мы предпочтем, глядя на современную экономическую реальность, остаться на стороне... нерынка: признав факт управления не только внутри экономики, но и управления самой экономикой, хотя и не тотального, — т. е. оставляющего место самоорганизации, а в ее рамках и рынку, или тому, что ученый, деловой и обывательский мир привычно называет рынком, — но лишь как средству дополнительному, вспомогательному, корректировочному!
Неуправляемых зон в жизнедеятельности человека нет или почти нет: все так или иначе управляется, что то же самое, организуется волевым образом из инициационных, эманирующих и импульсирующих центров. Самоорганизация всегда есть, но более всего как дополнение к организации (несамоорганизации), как реакция на всякие волевые управленческие инициативы. Просто так висящей в воздухе и не подвергающейся внешней (контекстной) аттракции самоорганизации вообще не существует, но вот в некоторых пределах можно и нужно говорить именно о самоорганизации. То же массовое поведение можно рассматривать как самоорганизационное, но с тем условием, что какой-то скрытый управленческий импульс и для него всегда имеет место.
Неуправляемой экономики нет, лучше даже сказать — тем более нет, хотя нет и тотально, целостно, полномасштабно управляемой экономики. Здесь волевая организация (несамоорганизация) непременно сочетается с не менее, в общем-то, волевой, но как бы скрытно волевой, самоорганизацией. Деньги управляемы, цены тоже, инвестиции тоже, кредиты тоже. Вся стоимостная жизнь управляема. Иное дело, что не совсем вся: вся и не вся, ибо есть в стоимостном мире и самоорганизация, однако... тоже во многом управляемая, правда, не прямым образом, а как бы без управления, не слишком определенно и явно, с неоднозначными реакциями управляемой среды на управленческие импульсы.
Автору этих слов довелось на рубеже 1980–1990-х гг. выступить с научно-издательской инициативой: «Ни план, ни рынок!», хотя реальность экономическая всегда и с планами, и с рынком. Речь шла тогда о том, что не может быть ни тотальной планомерности, ни тотальной, чисто саморганизационной, рыночности. В реальности работает сложная система организации, которую автор тогда же окрестил «организацией самоорганизации», или же управления с самоуправлением и управления самоуправлением. Однако коллективный научный ум как застрял на представлениях XVIII в., так там и сидит. Рыночная экономика, и все! А на вопрос: управляемый рынок это все еще рынок или же не совсем уже рынок? — обычно следует красноречивое молчание.
Поскольку экономика есть сначала и в основе стоимость, а потом и кое-что еще, эту самую стоимость дополняющее, то, говоря об экономическом управлении, следует прежде всего указать на управление стоимостью и стоимостное управление. Последнее легче признать, чем первое, ибо управление через деньги, инвестиции, кредиты, цены, валютные курсы и т. д. вполне осязаемо и понятно. Труднее согласиться с управлением стоимостью, но оно ведь тоже есть: выпуск денег, контроль над их ценностью и массой, влияние на большие денежные потоки, на кредитование, на инвестирование, на ту же ценность и движение ценных бумаг и т. д., все это есть не что иное, как управление стоимостью. И агент (центр), управляющий стоимостью и через стоимость, управляет если не всем, то очень многим в экономике, но не только — он управляет и всем (или тоже многим) в самом жизнеотправлении человека. Это на практике и фактически и есть экономизм — реализация не просто экономических управлений, но и управления многим неэкономическим через посредство экономического, т. е. стоимостного, рычага.
Современную экономику полезно трактовать вообще не как рыночную, а как сетевую, реализующую сразу как управление, так и самоуправление, как нерынок, так и рынок, как стоимость, так и нестоимость. Сеть хороша очень многим, среди чего: 1) взаимоувязанность агентов, товаров, стоимостных параметров и капитальных потоков; 2) возможность эффективного управления сетевыми агентами в сочетании с их самоуправлением; 3) стабильность экономических и неэкономических структур; 4) контроль над экономическим пространством, над производством и предложением, а в значительной мере и над потреблением, над спросом, контроль над продавцами и, соответственно, над покупателями; 5) невозможность эффективного самостоятельного функционирования вне сети (или ты в стае, или уже... нигде!). В современной сети не так уж много рынка, зато много кооперации, сотрудничества, расчета, плана. Но самое важное преимущество сети состоит в том, что у каждой сети есть своя голова, она же и центр, что позволяет, с одной стороны, всем участникам сети взаимно управляться, а с другой — сильному агенту (голове, центру) управлять не то что более слабыми, а менее способными к топологическому видению, анализу и поведению. Сеть вообще не надо представлять всего лишь как... сеть, тут дело сложнее: сеть, о которой речь, ведь и иерархия. В сети сразу все: кооперация и власть, свобода и контроль, инициатива и команда, — словом, как раз все то, что и необходимо для жизнеспособного экономического организма.
Помимо сетей есть еще и кластеры, точнее бы сказать: сети дополняются еще и кластерами. Кластер — не так, может быть, сеть, как некая совокупность агентов, объединенных единым пространством, общим воспроизводственым признаком или приоритетным интересом. Это не консорциум, не концерн, в общем — никакой не единый агент. Но это и не случайный набор случайных фигурантов. Здесь не сеть как таковая, но и не как таковой рынок. Здесь организация, базирующаяся, скажем так, на некой самоорганизационной взаимности, нуждающейся в коллективной организации и к ней по мере необходимости переходящей.
Так или иначе, но мы видим сочетание в экономике управления и самоуправления (или «организацию самоорганизации»), но, что самое замечательное, возможное лишь в стоимостной среде, в мире идеальной субстанции, называемой стоимостью. Обычно стоимость связывают с оценкой (ценой), что справедливо, но недостаточно, мало того, недопустимо недостаточно, ибо стоимость не только оценка, но и оцененная масса ценности (деньги сами по себе, инвестиции, кредиты, доходы).
Стоимость — именно субстанция, разгуливающая по экономике, во все проникающая, все и вся оценивающая. Субстанциальное понимание стоимости никак не воспринимается подкованными научно экономистами: они всё твердят лишь об оценках и ценах, забывая, что на своих личных счетах в банках и в своих кожаных портмоне держат и даже носят не что иное, как... субстанцию, пусть и оцененную, но не саму же по себе цену! Цена и масса ценности — не одно и то же!
Стоимость — одно из чудес света, быть может, самое выдающееся изобретение человека, его творческого сознания. Слава финикийцам (или кому там еще?), сотворившим деньги, эту, вроде бы пустую, но такую содержательную и значимую абстракцию, мало того, работающую, направляющую, подчиняющую. Товар — пронизанная стоимостью... вещь, хотя этой «вещью» может быть и обыкновенная фикция (фантом), а экономический человек — пронизанный стоимостью, ее духом и сдавшийся на ее милость человек, держащий деньги, ими манипулирующий, все и вся деньгами оценивающий, ими попросту живущий.
Субстанция эта вовсе не мертвая, а вполне и живая. Стоимость — живая ноосфера, эта сфера разума и сознания, но... особого разума и особого сознания, функционирующих по-своему, причем настолько по-своему, что их нельзя ни до конца разгадать, ни полно-объемно смоделировать, ни заменить обычным человеческим разумом и сознанием. Тайна тут, трансцендентность, сверхчеловечность! Это — космос! Причем не просто космос, а космос, непрерывно взаимодействующий с хаосом — хаосмос! И никому из смертных не отделаться от творящего стоимостного хаоса, как и ни одному из смертных не обойтись без стоимостного же, т. е. производимого самой стоимостью, порядка.
Нет, не надо автора этих строк упрекать в романтизме, в детской наивности, в непонимании сухих и жестких экономических реалий: стоимость — на самом деле не что , как хаосмос, причем совершенно чудесный, способный решать то, чего не может и никогда не сможет решить человек, как и тот же созданный человеком сверхмощный компьютер (если оставаться в экономике, а не перепрыгнуть в ту же техномику). И ежели всё это понимать, то не будет необходимости переживать по поводу всяких экономических показателей, которые не более чем лукавые (вибрирующие, меняющиеся, скрытные, обманные) цифры-числа (бог знает, какова на какой-то момент реальная ценность того же доллара и сколько этих самых долларов гуляет в реальном обороте?!). Главное, что так решает стоимостная субстанция, хотя на ее решение оказывает влияние и сам человек, бросая в оборот деньги, кредиты, инвестиции, ценные бумаги, влияя на цены, валютные курсы, банковские проценты, денежные потоки, поведение субъектов, институтов, людских масс. Нет и не может быть в экономике никаких оптимумов, хотя и возникают какие-то — человеку заранее неведомые — пределы.
Человек экономический поступает весьма произвольно, но и стоимость не отстает от человека, награждая его своим собственным произволом. Произвол на произвол, а в итоге... произвольный итог, вовсе, быть может, и не оптимальный в человеческом измерении, но зато оптимальный с позиции реальности, если учесть, что реальность заранее никому не известна и бывает в итоге такой, какой... бывает!
Экономика, базирующаяся на стоимости, не может не быть, при всей видимой упорядоченности... нет, не хаотической буквально, а, скажем так... хаосозависимой. Порядок в экономике все время меняется, сопрягаясь с беспорядком, который не так даже свидетельство каких-то текущих неурядиц, как непременный атрибут переходов от одного состояния к другому. Отсюда есть смысл отличать текущий, так сказать, рабочий беспорядок, от беспорядка исключительного, а то и чрезвычайного, с появлением которого связаны обычно крупные порядковые перемены, качественные скачки и те же экономические крахи. Ясно, что речь в таких случаях идет о разного рода кризисах4.
Любой кризис — выступление (а не просто наступление) беспорядка, оплодотворяемого сидящим в экономике хаосным базисом. Обычно кризис связывается с аномалией, болезнью, «плохостью». Это, конечно, так, но кризис также есть весть, сигнал, потребность, как и способ достижения, во-первых, воспроизводственной приемлемости экономики, коль скоро хаосмосная жизнь уводит экономику в сторону от этой приемлемости (мы избегаем здесь таких словечек, как равновесие, пропорциональность, сбалансированность, предпочитая мягкое, гибкое и нейтральное слово «приемлемость»), и, во-вторых, необходимых для дальнейшего бытия экономики перемен — по всему кругу возникающих через кризис потребностей. Кризис — как раз то самое зло, которое творит добро! Кризис — ущерб, но и обретение! Кризис — несчастье, но и благо!
Нам важно подчеркнуть необходимость кризисов, нужду в них со стороны экономики. Иначе, т. е. без кризисов, экономика не действует, не организуется, не живет, не развивается сама и не развивает всё неэкономическое (производство, потребление, образ жизни, культуру).
Кризис — произвол в экономике, рождаемый произволом самой же экономики либо необходимостью приспособления экономики к каким-то серьезным неэкономическим переменам. Произволовая организация не может обойтись без кризисных произволов! Антикризис возможен, но как атрибут-компонент кризиса, а не как его предотвратитель. Без кризиса нельзя узнать, что преодолевать, от чего избавляться, куда и как идти дальше. Кризис — информатор, судья, палач и... архитектор! Сам кризис всегда ведь и антикризис! Разные сознательные антикризисные действия возможны и необходимы, но не с целью вернуть экономику в до-кризисное состояние, а с целью обретения экономикой нового, как раз уже и пост-кризисного состояния.
Экономика — большая, очень большая — гигантская — игра; этакая непрерывная, безграничная, во-многом потаенная («черноящичная», и даже «чернодырная») мегаигра; с бесчисленным числом участников, «фишек», фикций и «дурочек», со странными правилами, допускающими и их полное игнорирование с введением в действие любых «неправил»; фактически это военная игра, точнее — игра в войну, а еще лучше — игра-война. Экономика — война!
Никакой логической модели реальной экономики нет и быть не может. Любое экономическое действие, любое экономическое явление, любой экономический параметр — продукты чем-то изнутри обусловленные, но немногое из перечисленного может быть заранее предугадано, фьючерсно предрешено, заблаговременно запланировано. Экономика всегда одномоментна, хотя она и непрерывна. У экономики нет ни прошлого, ни будущего, тех самых, что достаточно уверенно определяют настоящее. Настоящее всегда... только настоящее, в нем мало чего от прошлого и ничего от будущего. Речь идет именно об экономике, этом стоимостном мире, а не о предметах, труде, технике, ресурсах, хотя манипуляции с этими последними тоже ведь полны неопределенности, но, заметим, не такой уж высокой и непостижимой, как у собственно экономики. Экономика — сплошная неопределенность, а ежели и определенность, то, во-первых, внутри неопределенности, а во-вторых, как всего лишь производная от этой вполне необходимой и неизбежной неопределенности.
Вот откуда все невозможности не то что моделирования экономики, но даже ее полноэффективного «читания»; так ли уж точны экономическая статистика, экономическая фактология, экономическая картография? Почему это разные эксперты всё видят по-разному, а об одном и том же событии имеют прямо противоположные суждения?
Всё дело тут как раз в отсутствии законов и строго соответствующих им закономерностей, но зато в присутствии...... без-закон-ия, или точнее — без-закония. Да, что-то вроде бы законотворческое наблюдается в экономике, но что при этом интересно: вовсе не законо-тварное, или, лучше сказать, не-от-закона-тварное. Вытянуть из экономики закон и навязать его экономике невозможно, а главное — не нужно! Экономика вовсе не «2 х 2 = 4», а «2 х 2 = 3, 4, 5 ... X»! Где тут закон, в этом «2 х 2 = 3, 4, 5 ... X», если только не... произвол? Есть, конечно, какие-то принципы бытия и функционирования экономики, о которых можно и нужно говорить, но вот... законы (?), — о-о, здесь все очень и очень не просто! Автор может решиться только на один бесспорный экономический закон, да и то относящийся к деятельности экономического субъекта — закон двойного и балансового счета! Все остальное, обычно почитаемое за закон, не под вопросом даже, а под знаком отрицания, обосновываемым самой реальностью. На каждый такой закон есть свой... антизакон, — и что тут законнее — кто ж знает?
Если к экономической науке подходить как литературе, еще и детективной, то можно прописать десятки законов, якобы присущих экономике, — не так уж будет важно, есть они или нет, соблюдаются ли экономикой или нет. Однако наука, кажется, еще не литература, а потому все еще должна отвечать за свои слова, — и вот сегодня важнее говорить не о законах, которых либо нет, либо они стираются в реальности действием антизаконов (т. е. тоже их по сути нет), а о без-законии, столь характерном для экономического мира, который в рамках законности просто бы давно издох5.
Экономика — не только не механическая механика и не организменная органика, она даже не системная система и не структурная структура. Это особого рода мир-интеллект, похожий на интеллект человека, его сознание, но, надо полагать, все-таки лишь похожий. Экономика — это не просто особый мир, но и мир, наверное, единственный в своем роде, о котором можно сказать только одно — это... ЭКОНОМИКА! |
| |
|
|
