|
| | | | Проблемы современной экономики, N 4 (12), 2004 | | | | ЭКОНОМИКА И РЕЛИГИЯ | | | Румянцев М. А.
доцент кафедры экономической теории Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук
| |
| | | | "Нет, не прошла Древняя Русь и путь прежний не брошен".
Константин Аксаков |
О христианских началах былинного эпоса
Вплоть до XIX - XX вв. былины именовались "старинами", то есть сказаниями давно минувших времен. Былины-старины как законченные произведения русского героического эпоса были в основном созданы к концу X в. или к началу XI в. - ко времени Крещения Руси при Владимире Святославовиче или чуть позже1 . Отсюда как будто бы следует, что былины должны выражать сугубо языческое, а никак не христианское миропонимание. Но это не так, В.В. Кожинов в своем капитальном труде "История Руси и русского слова" ссылается на целый ряд современных исторических и археологических изысканий, неоспоримо свидетельствующих о том, что Киевская Русь, где собственно и был создан героический эпос, "начала приобщаться к христианству гораздо раньше, еще в 860-х годах, то есть за сто двадцать лет до официального государственного Крещения!"2. Сам В.В. Кожинов обратил внимание на тот факт, что главная христианская церковь в древнейшем Киеве, "воздвигнутая не позже 944 года, была церковью Ильи - самого воинствующего из христианских пророков - и что именно богатырь Илья оказался главным героем русского эпоса". Кроме того, "один из важнейших героев русского эпоса, Микула (то есть Николай) Селянинович, носит имя святого, которому был посвящен древнейший из известных нам русских храмов, воздвигнутый при Аскольде (вторая половина IX в. - М.Р.). И трудно усомнится в том, что имена основных героев эпоса, создававшегося в течение длительного времени и при участии многих людей, не могли... быть случайными".3
Разумеется, былины не могли не выражать и языческое мировосприятие древних русичей IX-X вв. Поэтому более уместно говорить о синтезе языческих и христианских начал в древнерусской культуре в целом и в былинном эпосе в частности. При христианизации Руси местные языческие ценности и традиции были не отброшены, а, напротив, органично вошли в новую культуру. Приняв Крещение от Византии, Русь освоила ее богатое наследие, заимствовав ряд культурных явлений, не имевших корней в стране (строительство каменных храмов, книжное дело, производство стекла и др.). Но местные институты власти, право и законодательство, хозяйственные традиции, хотя и приобрели новую христианскую сущность, не исчезли, а, напротив, в переработанном, "модернизированном" виде были сохранены древнерусской культурой. Материальная и институциональная стороны плодотворного русско-византийского синтеза отражают духовную сторону дела: самобытное "прочтение" русскими людьми истин Православия, воспринятых от Византии.
Православие на Руси в целом утверждалось не через демонизацию и искоренение язычества, подобно тому, как это было в Европе. Славянский языческий мир был включен в христианский космос, но в преображенном греческим вероисповеданием виде. Это была попытка создания органичного, многоединого общества, основанного на соединении - а не на конкуренции - разнородных начал. Русь здесь выступила как своего рода "восприемница" античного наследства, полученного через византийско-греческое Православие. Если "христианский мир" Запада утвердился благодаря римской культуре, основанной на жесткой структуре социума, праве и рационализации, то "Святая Русь" получила в наследство эллинскую идею Космоса, побуждающую к эстетическому осмыслению всеединства мира. Именно стремление к всеединству стало определять наиболее архетипические мифологемы русского православного сознания.
В былинах переход от архаики славянского язычества к христианству выражен в смене поколений эпических богатырей. Если старшие богатыри Святогор и Волхв Всеславьевич обладали нечеловеческой магической силой (Святогор) и колдовскими способностями к оборотничеству (Волхв), то Илья Муромец, Микула Селянинович и Добрыня Никитич уже ничем не отличаются от обычных людей. Вещее знание Святогора и Волхва превращается у них в нравственную убежденность, чувство долга и этика "крестового братства" - в качества, приобретенные благодаря древнерусской христианской культуре.
О христианском по своему существу мировидении героев былинного эпоса можно судить по самим былинным текстам, насыщенным христианскими образами и понятиями. Илья Муромец призывает богатырей биться за
Веру и за отечество,
Сохранимте мы да и стольний Киев-град,
Сохранимте мы да и церкви божии4 .
Известный разбойным нравом новгородец Василий Буслаев вдруг оставляет свое окаянство и решает
Ехать в Ерасалим-град,
Святой святыне помолитися,
Ко господней гробнице приложитися.
У мне с молоду было бито-граблено,
Под старость ту надо душа спасти.
Родители Ильи Муромца при расставании дают ему наказ, всецело отвечающий духу православной этики:
Поедешь ты путем и дорогою,
Не помысли злом и на татарина.
О понятии архетипа
Архетипы - это изначальные, наиболее консервативные элементы мировидения людей, составляющих то или иное общество (цивилизацию). Согласно К. Г. Юнгу, архетипы представляют собой устойчивые формы, в которых существует коллективное бессознательное, причем они "передаются по наследству, подобно морфологическим элементам человеческого тела"5 . Современные исследования показывают, что архетипы не есть некое застывшее, раз и навсегда данное "коллективное бессознательное" психологии людей, как полагал К. Г. Юнг. Они являются скорее социальным продуктом коллективного сознания и имеют свою историю становления и длительного существования. Так, исследователь индейской мифологии Ю. Е. Березкин пришел к выводу о том, что "архетипы представляют собой не точки (то есть константы мировоззрения .- М. Р.), а спектры значений, переходящие друг в друга так же плавно, как цвета в радуге, и образующие замкнутый круг"6 . Иными словами, каждая историческая эпоха высвечивает и развивает присущие только ей стороны и моменты архетипов, "отодвигая" остальные до поры на периферию мировоззренческих констант личности.
Архетипы вырастают из самой "почвы бессознательного" (С.А. Аверинцев) - природных и культурных особенностей бытия народа в истории. Поэтому каждой исторической "почве" присущи свои архетипы, свои "автохтонные", изначальные и сверхличные нормы жизнеустроения. Проходя через сознание, архетипические импульсы принимают вербальную, осмысленную форму цивилизационного мифа, передаваемого исторической традицией. Одним из выразительнейших воплощений отечественного цивилизационного мифа явился древнерусский былинный эпос.
По определению выдающегося дореволюционного историка О. Ф. Миллера, "эпос никогда не отражает истории со всею ее внешнею фактическою точностью; но он обыкновенно с глубоким пониманием схватывает внутренний смысл истории"7 . Былины в предельно концентрированном, "свернутом" виде сохраняют именно внутренний смысл истории, ее ритм, повторяющийся и неявно пребывающий в жизни многих поколений людей.
Хозяйственные архетипы - составная часть общецивилизационного архетипа. Они выражают исходные нормативы распределения ресурсов и обязательств, несут информацию о безусловных (не обсуждаемых) критериях выбора стереотипа поведения, наиболее подходящего данному социально-экономическому порядку. В архетипах дано отношение общества к самым существенным феноменам хозяйства - труду, собственности, потреблению, бедности и богатству. При этом архетипы хозяйства индивидуализируются и олицетворяются в социально значимых фигурах пахаря, работника, купца, князя, разбойника и др. Архетипы одновременно есть и субъективно-личностное и объективно-идеальное воплощение "генетического кода" национальной системы хозяйства, ее неизбывная историческая память. Рассмотрим теперь хозяйственные архетипы в древнерусском былинном эпосе.
Рыбой щукою ходил я во синих морях,
Серым волком рыскал я во темных лесах,
Не научился этой премудрости,
Орать-пахать да я крестьянствовать8 .
Илья Муромец после чудесного исцеления не спешит на подвиги богатырские, а спрашивает родителей: "где вы работали крестьянскую работушку?". Получив ответ, что они "чистили" луг и пожню (целина, подготовляемая под пашню) за три поприща (поприще - суточный переход, около 20 верст) от дома, богатырь отправляется туда, и
Захватил Илейко лесу кусту в пясть,
Отрубил лесы дремучие по корешку,
Бросил на место пристойное.
Именно в фигуре пахаря-труженика, крестьянина-христианина выражен преобладающий хозяйственный архетип былинного эпоса. В отличие от элитарной культуры средневековой христианской Европы, русская христианская традиция была более народной, "простодушной", ориентировалась на простого человека, его нужды и мировосприятие. Это различие западнохристианского и восточнохристианского эпосов отчетливо просматривается при сравнении русского богатырского эпоса и средневековых легенд о короле Артуре. Отважные рыцари короля Артура не только защищали слабых, но и постоянно утверждали свое достоинство, свою личную доблесть, свою индивидуальность. Сэр Гавейн, сэр Гахерис, сэр Ламорак и даже благородный Ланселот не забывали об установлении своих прав собственности на замки и земли поверженных врагов. При этом свои подвиги они совершали в изолированном социальном пространстве, совершенно оторванном от "грубой" жизни крестьян и ремесленников. "Жак-простак" едва ли мог обнаружить что-либо близкое себе в блестящей куртуазной культуре храбрых рыцарей и прекрасных дам.
Иной был социально-экономический космос русских былин. Герой в нем был гораздо меньше привязан к своей социальной группе, чем к обществу в целом. Сословно-иерархические и корпоративно-имущественные связи людей на Руси были далеко не столь развитыми, как это имело место в Европе. Основные слои населения существовали в рамках единого патриархального жизненного уклада, не слишком различаясь по мировоззрению и образу жизни. Поэтому в сознании воинской элиты - былинных богатырей преобладает патриархальная народная мораль в соединении с общерусскими интересами. Илья Муромец, Добрыня Никитич, Василий Казимирович и Михайло Данилович озабочены прежде всего общим благом. Битва с врагами для них - это не личное самоутверждение, а необходимость, лишенная всего показного и суетного.
Самодостаточность потребления и хозяйства
Многозначительным здесь выглядит сравнение древнерусского и англосаксонского фольклора. В английских сказках достаточно распространен такой сюжет. Герой, уходя из отчего дома в дальнее странствие, прощается с матерью. Мать спрашивает его:
- Скажи, какую лепешку тебе испечь на дорогу, маленькую с моим благословением или большую с моим проклятием?
- Ах, Бог ты мой!- отвечает сын.- Ну, конечно, большую - может, я в дороге проголодаюсь.
Мать испекает ему большую лепешку, а затем посылает вслед уходящему на поиски счастья сыну свое проклятие. Проходит время, и после череды приключений и испытаний сын находит свою удачу и счастье9. В итоге можно предположить, что в глубинах исторической памяти англосаксов содержится специфический ориентир: приоритет достижения максимального результата над сохранением самодостаточности и стабильности.
Значительно иначе "проигрывается" эта альтернатива в отечественных сказаниях, к примеру, в былине о Святогоре и Илье Муромце. Святогор был загадочным богатырем, обладавшим поистине титанической, безмерной силой. Перед смертью он предлагает Илье и "своего коня богатырского", и свою непомерную "силушку". Ответ Ильи Муромца поучителен:
У меня головушка есь с проседью,
Мни твоей-то силушки не надобно,
А мне своей-то силушки достаточно,
Если силушки у меня да прибавится,
Меня не будет носить да мать сыра земля;
И не наб мне твоего коня да богатырского,
А мни-ка служит верой-правдою
Мне старой бурышка косматенький.
Здесь отчетливо просматривается закодированный в тексте былины императив самоограничения, самодостаточности. Совсем не случайно поэтому, что русское слово "лихо" (зло) по смыслу означает как раз "безмерное", "ничем не ограниченное".
В проекции на хозяйство все это означает стремление к самообеспечению, к умеренному достатку, рассчитанному на "сытное" потребление, но отнюдь не к безграничному самовозрастанию денег и богатства. Другими словами, хозяйственным кредо русской эпической традиции явилось именно самодовлеющее удовлетворение естественных потребностей человека, а не какие-либо "максимизирующие" устремления. Даже Садко, знаменитый капризами своей индивидуальности, на вопрос Морского царя о том, что на Руси ценнее - "злато-серебро" или "булат-железо" - отвечает так:
У нас злато-серебро на Руси дорого,
А булат-железо не дешевлея;
Потому оно (железо.- М.Р.) дорого,
Что без злата-серебра сколько можно жить,
А без булата-железа жить-то неможно,
А неможно жить ведь никакому званию.
Интенция к ограничению самовольства и максимизации личного интереса проступает в былине о том же Садко. Решил однажды Садко на спор со всеми новгородцами, что он на свою "несчетну золоту казну" "повыкупит" все товары новгородские и "не буде боле товаров в продаже во городе". Три дня выкупали Садко и его "дружинушка хоробрая" все товары в Новгороде, много затратили они "несчетной золотой казны". Вдруг "подоспели как товары ведь московские", и Садко призадумался:
А й как я повыкуплю еще товары все московские...
А й подоспеют ведь как товары заморские...
А й не выкупить как товаров ведь
Со всего да со белу свету.
А й как лучше пусть не я да богатее...
А й как пусть побогатее меня славный Новгород.
И отдал Садко новгородцам "залог свой великий".
Богатство
В богатстве русичи видели прежде всего необходимую предпосылку общего благосостояния. Богатство имело ярко выраженную служебную и раздаточную природу. Когда наиболее почитаемый эпический герой Илья Муромец нашел "три погреба глубоких", которые "насыпаны златом, серебром, каменьем драгоценным", то:
И обирал тут добрый молодец все злато это, серебро,
И раздавал это злато, серебро по нищей по братии,
И раздал он злато, серебро по сиротам по бесприютным.
Богатство воспринималось в натуральном выражении с точки зрения пользы - удовольствия его обладателя. Богатство давало возможность с "веселием" пользоваться "красной одеждой", "винами медовыми", "блюдами великими серебрянными" да "поясами золотыми".
А как же следует поступать с "прибыточком", с прибавочным продуктом? Былинный Владимир Красно Солнышко неустанно устраивает "славные почестные пиры" для "многих князей и бояров, и сильных могучих богатырей", где они "едят ествушки сахарние, пьют питьица медвяные". Скорее всего, первичный архетип богатства на Руси означал, что материальное богатство было лишено собственного значения - "только безумный хвастает да золотой казной", оно воспринималось в иных смыслах - престижных и властных. В данном случае уместно говорить об измерении богатства объемом социальных связей личности, способностью предоставлять другим свое покровительство, возможностью влиять и властвовать. Материальное богатство при обмене на статус, заслуги и власть превращалось в своего рода "капитал отношений" - способность его владельцев (тех же Владимира и Ильи Муромца) к властному и моральному влиянию на общество.
Первичный русский архетип богатства был "внеположен" в экономике и "положен" во власти. Богатство оказалось прерогативой власти - в качестве "жалованья" за заслуги перед "отеческой властью". К примеру, "Владимир стольно-киевский" жаловал богатыря Сухмана за победу:
Городами его с пригородками,
Али селами со приселками,
Аль бесчестной золотой казной долюби.
Статус личного богатства определялся статусом человека во властной иерархии. Сильная власть, раздающая статусы - имения и тем самым умиротворяющая общество, была необходима для предотвращения ужасов богоборческого, не знающего ограничений "русского бунта". Отрицательные значения русского архетипа легко узнаются в былинах "Бунт Ильи Муромца против князя Владимира" и "Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром". Забыл князь Владимир позвать "старого казака Илью Муромца" на пир, и показалось то Илье "за досаду великую":
Выходил Илья он да на Киев-град,
И по граду Киеву стал он похаживать
И на матушки божьи церкви погуливать.
На церквах-то он кресты вси да повыломал,
Маковки он золочены все повыстрелял.
Примечательно, что все эти действия предпринимались Ильей во имя справедливости, попранной в отношении него князем. Б.П. Вышеславцев на примере этой былины выявил такую архетипическую черту русской души, как стремление дойти до "настоящей правды", воспринимаемой как абсолют. Причем на пути к этому абсолюту русские люди нередко готовы жертвовать самым дорогим, тем, что еще недавно казалось самым правильным и священным. Бунт Ильи - это не западноевропейская революция с ее добыванием прав и реализацией материальных интересов, а стихийный нигилизм, во имя справедливости мгновенно уничтожающий то, чему еще недавно поклонялся сам народный богатырь10.
С великим трудом умиротворил Илью князь Владимир:
Твое местечко было да ведь пониже всих,
Теперь местечко за столиком повыше всих!
Причиной коллизии между Ильей и князем явилось архетипическое для Руси-России преобладание межличностных и внеэкономических ценностей в обществе, что еще раз показывает вторичность, производность и несамостоятельность имущественных отношений.
Права собственности
Поскольку частная собственность не была самодовлеющей и представляла собой функцию общего блага, то права собственности подчас выглядят в былинах как переменчивые, хрупкие и неустойчивые имущественные взаимоотношения людей. Илья Муромец, решив освободить Киев от "Идолища великого", задумал обмануть его и подойти к врагу переодетым. Для этого Илья попросил у старца Иванищо "платьицев нунь (нунь, нунчу - теперь) старческих, да лаптев же мне-ка нунчу старческих". Старец отвечает Илье:
А не дал бы я ти платьицев да старческих,
А не смею не дать платьицов тут старческих, -
С чести ти не дать, так возьмешь не с чести,
Не с чести возьмешь, уж мне-ка бок набьешь.
И отдал старец Илье "платьица старчески", лапти, шляпу и клюку "сорока пудов". Сказанное совсем не означает, что проблема прав собственности всегда решалась в былинном эпосе сугубо волюнтаристски. Как правило, она имела своим основанием не обособленный частный интерес, а внеэкономические религиозные и нравственные критерии. Права собственности устанавливались в моральном и солидарном контекстах. Когда Садко надумал спуститься на дно к Морскому царю, то он потребовал "чернильницу вальячную (резную)", "перо лебединое", "лист - бумагу гербовую" и начал "отписывать" свое "именьице" в строгом соответствии с иерархией ценностей древнего русича:
А как отписывал он именья по божьим церквам,
А й как много отписывал он нищей братии,
А как ино именьицо он отписывал да молодой жены,
А й достальнее именье отписывал дружины он хоробрыей.
В последнее время отечественные экономисты проявляют определенный интерес к неоинституциональному направлению западной экономичнской мысли. В такой ситуации постановка вопроса о том, насколько неоинституционализм вписывается в контекст русской культурной, в частности, эпической традиции, вполне закономерна. В базовый инструментарий неоинституционализма входят понятия института, прав собственности и трансакционных издержек. Пожалуй, при обращении к обозначенным категориям наиболее прозрачную аналогию с неоинституциональными проблемами можно обнаружить в былине о Чуриле Пленковиче. Попытаемся прочитать ее в "неоинституциональной версии".
Некий Чурила сын Пленкович, до того неизвестный в Киеве, неожиданно вторгся с "неведомыми людьми" в хозяйственные угодья киевлян, нанеся им "обиды". Чурилова дружина повытаскивала рыбу из чужих неводов, постреляла дичь из чужих "тихих заводей", повылавливала соболей из чужих ловушек, повырывала "белую капусту" на чужих полях. Права собственности, а также формальные и неформальные общепринятые правила поведения в хозяйстве киевлян были грубо нарушены.
Киевляне, понесшие ущерб из-за своекорыстия Чуриловых молодцов, потребовали у князя Владимира праведного суда. Владимир с князьями, боярами, богатырями и "простыми людьми" отправляется к Чуриле требовать возмещения убытков и восстановления прав собственности. Как же развивались события дальше? И.Я. Фроянов и И.Ю. Юдин обратили внимание на тот вариант былины, в котором Чурила в ответ на предъявление требований:
Брал сорок сороков черных соболев,
Многие пары лисиц да куниц:
Подарил он князю Владимиру,
Бояр-то дарил да все лисками,
Купцов да дарил все куницами,
Мужиков-то дарил золотой казной11.
Богатые дары Чурилы возместили убытки и трансакционные издержки по восстановлению прав собственности. Формальные и неформальные имущественные права киевлян были восстановлены в полном обьеме. При более широком рассмотрении "дела Чурилы Пленковича" можно утверждать, что разграничение и поддержание прав собственности вполне корреспондируется, соотносится с русской хозяйственной культурой.
Однако не следует впадать в "прелесть" излишнего модернизирования. В неоинституционализме, как и в любом течении экономической мысли Запада, явно или неявно присутствует идея максимизации экономического интереса. Древнерусская мысль исходила из других основополагающих критериев оценки хозяйственного поведения - норм религии, этики и социальной справедливости. Материальное обогащение занимало далеко не первое место в иерархии ценностей русича. При всех неизбежных и, возможно, значительных "языческих уклонениях", русичи придерживались христианского взгляда на хозяйственную жизнь, согласно которому экономические блага не могут быть самодостаточными, они - не собственность, а дар, не право, а обязанность и служение. Герои былин исходили из понимания человека и его деяний как ценностей неизмеримо более высоких, чем принцип самодовлеющего частнохозяйственного интереса. |
| |
|
|
