|
| | | | Проблемы современной экономики, N 1 (53), 2015 | | | | ФИЛОСОФИЯ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ЦЕННОСТЕЙ. ПРОБЛЕМЫ САМООПРЕДЕЛЕНИЯ ЕВРАЗИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ | | | Румянцев М. А.
профессор кафедры экономической теории
Санкт-Петербургского государственного университета,
доктор экономических наук
| |
| | | | | В статье исследуются теоретические предпосылки создания евразийской политической экономии. Выявлена роль личных отношений и рукотворных факторов в евразийских хозяйственных системах. Дан анализ больших проектов социально-экономического развития в качестве конкретно-всеобщего начала евразийской политической экономии. Воспроизводство жизни определено в контексте предельного результата всего экономического движения | | Ключевые слова: политическая экономия в широком смысле слова, «вложенная в общество экономика», дарообмен, рукотворные факторы, конкретно-всеобщее начало науки, проекты развития | | УДК 330.101; ББК 65.02(0)-2 Стр: 50 - 54 |
Комментарии к докладу Д.Ю. Миропольского. Идеи, высказанные проф. Миропольским, заслуживают поддержки и требуют дальнейшего развития и обогащения. Содержание его логически стройно выстроенного доклада можно свести к четырем основным положениям. 1. Политическая экономия подразделяется на политэкономию в узком смысле слова (политэкономия отдельных способов производства), политэкономию в широком смысле слова, охватывающую все способы производства и политэкономию в самом широком смысле слова — теорию хозяйства в его целом, как развитое системное целое или понятие хозяйства. 2. Началом политэкономии «в самом широком смысле слова» является категория продукта, которая содержит в себе все дальнейшие опосредствования экономического движения и заключает в себе потенциально весь экономический мир человека. Продукт как взаимопереход потребления и производства воплощает в себе две стороны — товарность и планомерность. Товарность развивается в капитал, а планомерность — в план. И, таким образом, любая историческая хозяйственная система есть та или иная комбинация этих двух системообразующих начал — капитала и плана. 3. Предмет политической экономии в свернутом виде содержит специфические особенности различных стран и культур. Евразийская политэкономия представляет особую и необходимую комбинацию капитала и плана с определенным преобладанием планового начала. Евразийская политэкономия есть обязательный раздел политической экономии со своим предметом, конкретизирующим предмет политической экономии в целом. 4. Поставлен вопрос о новых формах интеграции капитала и плана в условиях информационно-сетевой стадии экономического развития.
Д.Ю. Миропольский сумел найти решение вопроса о предмете евразийской политической экономии и определить ее место в системе политэкономического знания. И в этом — безусловная заслуга его пионерного исследования «зоны роста» современной науки. Ясно, что заявленная автором тема масштабна и мало разработана, поэтому некоторые положения его исследования даны в слишком общей форме.
К примеру, удивление вызывает введенный термин «политическая экономия в самом широком смысле слова». Видимо, автор считает политическую экономию в широком смысле слова, обобщающую результаты познания всех способов производства, недостаточно «всеобщей». Но это уже зависит от того, как понимается категория всеобщего. Если понимать его буквально как общее всем, то действительно, ничего кроме формальных признаков, общих всем способам производства мы не получим. Подлинно диалектическое понимание всеобщего базируется на идее развития, связанную с понятием субстанции, т.е. с принципом генетической общности явлений. Примечательно, что Гегель в качестве всеобщего понятия по отношению к геометрическим фигурам рассматривал не их общие признаки, сведенные в формальное понятие («пустое всеобщее»), а конкретную фигуру — треугольник, который и существует наряду с квадратом, пятиугольником и др., и в то же время входит в каждую из них на правах «истинно всеобщего». «На деле всякое всеобщее, — писал Гегель, — реально как особенное, единичное, как сущее для другого. Но вышеуказанное всеобщее так реально, что оно само без дальнейшего изменения есть свой первый вид». Иными словами, подлинно или реально всеобщее логически и исторически предшествует единичному и особенному — как особенное явление, имеющее тенденцию стать всеобщим и развить «из себя» другие особенные формы действительности [Ильенков, 1984].
Тогда предмет политэкономии в широком смысле слова обнаруживается в недрах исторически первого способа производства — в первобытнообщинной хозяйственной системе. Если признать, что первичные формы общественно-хозяйственных отношений никогда не умирали в течение всей мировой истории, то становится понятным многое в эволюции способов производства. Вполне показателен возрастающий интерес современных ученых к экономической антропологии, представляющей собой применение разработок антропологии (на материалах древних обществ) к экономической проблематике современности. Познавательные ограничения неоклассического мейнстрима и модели homo economicus побуждают к реконструкциям хозяйствующего человека во всем многообразии его экономических отношений, далеко не сводимых только к отношениям товарного обмена. Первичные хозяйственные отношения, развивающие «из себя» другие особенные хозяйственные системы, и взятые как всеобщие универсальные формы экономического движения, дают нам политэкономию в широком смысле слова. Что же касается «политэкономии в самом широком смысле» (точнее было бы — в самом глубоком), то она существует в виде философии хозяйства, в которой хозяйственная жизнь теоретически воспроизводится в универсуме трансцендентных и имманентных, Божественных и человеческих, метафизических и природных взаимодействий. Здесь достаточно отослать читателя к сочинениям С.Н. Булгакова и Ю.М. Осипова, в которых капитально проработана проблематика русской философии хозяйства [Булгаков, 1990; Осипов, 2000].
С точки зрения логики Д.Ю. Миропольского было важно зафиксировать категорию «продукт» в качестве начала и неразвитого результата хозяйствования. Согласимся с автором в том, что продукт более общая категория по отношению к товару, которая может быть искомой предельной абстракцией начала политэкономии в широком смысле. Да, но всеобщее определение системы в целом отражает не только начало, но и конечную цель ее движения. Что же является целью экономического движения — капитал, план, их разнообразные комбинации? Вряд ли. В элемент капитала или плана превращается всякий единичный экономический феномен (ресурс, актив, благо), даже экономическая реальность может целиком раствориться в капитале или плане, но от этого план и капитал не станут «конечной целью». Продукт трактуется в докладе как особого рода бытие или процесс перехода производства в потребление и обратно. Но и в этом качестве продукта конечную цель мы не увидим: ни потребление, ни производство не образуют цель экономики, поскольку они есть процессы непрерывного становления, а никак не пределы или результаты всего экономического движения, в которых внутреннее содержание экономики оказывается исчерпанным, завершенным.
Обратимся к наследию Гегеля, который первым ввел в научный оборот понятия абстрактный и конкретный труд (в работе «Иенская реальная философия»). Под абстрактным трудом Гегель понимал односторонний труд или «абстрактный труд отдельного ремесла», делающий человека элементом системы общественного разделения труда: «Так как трудятся лишь ради удовлетворения потребности как абстрактного — для — себя бытия, то и трудятся тоже лишь абстрактно». Напротив, в конкретном труде Гегель видел труд, в котором человек сохраняет себя в качестве целостной личности: «Конкретный труд является первоначальным, он есть субстанциальное сохранение, грубая основа целого, как и доверие». Абстрактный труд, по Гегелю, это труд, воспроизводящий изолированного индивида в условиях рыночных отношений и удовлетворения единичных потребностей посредством однообразного механического труда, а конкретный труд — это труд, затрачиваемый на исторически более ранней ступени развития общества, когда человек сохранял живую связь с природой и другими людьми [Хандруев, 1990]. Несложно заметить, что конечную цель и предельный результат труда Гегель связывает с особенностями воспроизводства человека в исторической системе трудовых отношений. Без признания определяющей роли категорий личности и жизни разработка проблем конечной цели и результата экономического движения не будет последовательной, логически завершенной.
Наконец, необходимо отметить еще одно положение доклада, согласно которому предмет политической экономии в свернутом виде содержит в себе специфические особенности разных стран и культур. Здесь автор зафиксировал важный момент познания хозяйственной жизни, который требует дальнейших разъяснений. Однако при изучении соотношения экономических категорий и культурно-исторических особенностей стран и народов возникает один фундаментальный вопрос, который сводится к следующему. Если каждый культурно-исторический тип по своему содержанию специфичен, то, что же в таком случае общего между универсалиями экономики и спецификой разных культур и стран? Налицо насущная потребность в точной формулировке соотношения данных смысловых рядов. Скорее всего, общим между экономикой и культурной спецификой является не их совершенно несравнимые содержания, а единый способ развертывания экономических и культурных содержаний в историческую единораздельную целостность — цивилизацию. Институты и категории экономики и культуры связаны общей структурой, ценностями и типом развития в рамках того или иного цивилизационного единства. Следовательно, решить проблему разнообразия хозяйственных систем без обращения к цивилизационному подходу более чем затруднительно.
Как бы то ни было, главным достижением исследования, проведенного Д.Ю. Миропольским, является корректная и обоснованная постановка вопроса о евразийской политэкономии, ее особом предмете и месте в системе политэкономического знания. Можно даже сказать, что благодаря его докладу евразийская политэкономия обрела свое «начало».
Евразийская политэкономия: особенности хозяйственных отношений и способов их познания. Наметим некоторые принципиальные контуры евразийской политической экономии. 1. «Вложенная экономика». В социально-экономической литературе принято рассматривать два способа интеграции общества — посредством рынка и посредством единых для всех сфер жизнедеятельности антропологических культурных механизмов. Отсюда возникают два типа экономики — автономная от общества экономика капитализма и подчиненная всей тотальности социальных связей или «вложенная» (embedded) в общество экономика традиционных цивилизаций. Евразийские хозяйственные системы — вследствие природно-географических, религиозно-этических и властно-политических факторов — всегда представляли собой «подчиненную» общественным целям или «вложенную» в культурный комплекс экономику. Тем более что в контексте всемирной истории экономика добуржуазных и традиционных обществ предстает как нерасчлененная часть всей системы общественных взаимосвязей, а экономические мотивы личности — как порождение религиозных и этических установок культур и народов. Выделение экономики в независимую и даже приоритетную сферу бытия общества — продукт Нового времени, когда хозяйство и в научном, и в массовом сознании стало казаться обособленным от прочих сфер жизни, и когда сложился тип homo oeconomicus, озабоченного исключительно максимизацией своих доходов и потребления. На самом деле, то, что европоцентристскому мышлению кажется безальтернативной универсалией, есть не что — иное как превращенная в глобальную схему уникальность западной экономики последних двух — максимум трех столетий [Агаджанян, 1993]. Стало быть, мы вправе задаться вопросом о формах и природе хозяйственных отношений в условиях «вложенной экономики».
2. Формы хозяйственных отношений: дарообмен и отложенная взаимность. В экономической антропологии принято выделять три формы обмена или интеграции, воспроизводящих общество как разделенное целое. Это дарообмен, перераспределение (редистрибуция) и рыночный обмен. Каждая из этих форм интеграции предполагает свой способ связи между людьми — соответственно, отношения взаимности и сотрудничества для дарообмена, распределительный центр для редистрибуции и система рынков для товарного обмена [Поланьи, 2010]. Для «вложенных в общество» евразийских экономик присуще преобладание дарообмена и перераспределения. Если для рыночного обмена характерны одномоментность и анонимность сделки, основанной на принципе эквивалентности, то дарообмен базируется на развернутом во времени обменом услугами между не анонимными социальными субъектами по принципу «отложенной взаимности». Дарообмен ассиметричен и неэквивалентен, однако при текущей неэквивалентности в обмене он обеспечивает долговременную стабильность и воспроизводство основных общественно-хозяйственных пропорций и отношений. Например, в русской сельской общине солидарная помощь соседям на основе принципа отложенной взаимности называлась «помочи» и занимала почетное место в жизни деревни.
Свойственная евразийскому хозяйству асимметрия дарообмена дана как а) «раздаточное» государственное хозяйство, активно перераспределяющее ВВП между агентами экономики в целях долгосрочного развития, и возникающие отсюда длительная зависимость этих агентов от государства и возможности для приватизации государства бюрократическим аппаратом и б) долговременный неформальный обмен услугами хозяйственных субъектов на основе сотрудничества, который гарантирует предсказуемость будущего и минимизацию рисков неопределенности при возрастании рисков оппортунистического поведения. Для исследования социальной, а не рыночной логики развития евразийского хозяйства требуется открытие и познание законов дарообмена, базирующихся на нерыночных принципах. Экономика дарообмена побуждает по-новому взглянуть на проблему соотношения хозяйствующего субъекта и социально-экономической системы, на значение личных отношений и рукотворных факторов хозяйственной жизни.
3. Природа хозяйственных отношений: личные отношения взаимозависимости. Представления об «объективных, от воли людей независящих» экономических законах есть гипноз объективизма или гиперболизация одной, основанной на стоимости, товарно-денежной системы хозяйства. Стоимостные отношения — отношения вещей, овеществленные или «овещненные» отношения — маскируют действительные отношения товаропроизводителей, проявляющиеся через эту опредмеченную, овеществленную взаимозависимость. Но фетишизм стоимостных отношений с его иллюзией объективизма безличных опредмеченных закономерностей есть только одна из бывших в истории форм экономического порядка. К. Маркс писал: «Эти вещные отношения зависимости в противоположность личным и выступают так..., что над индивидами теперь господствуют абстракции, тогда как раньше они зависели друг от друга» [Маркс К., 1968]. Пропорция персонифицированных отношений («отношений лиц») и овеществленных отношений («отношений вещей») принципиальна для любой хозяйственной системы.
Положение о приоритете субъектного, идущего от сознания человека начала над стихийными экономическими закономерностями, будто бы «от воли людей не зависящими» всегда было руководящим принципом отечественной мысли. Славянофилы подходили к изучению хозяйственной жизни с точки зрения справедливого устроения всего общества, государства, сельского мира. При связи всех со всеми в патриархальном русском обществе, считали они, безусловной частной собственности на землю не может быть. Как выразился К.С. Аксаков, «Частной собственности нет» [Аксаков, 1998]. Через собственность реализуются взаимные обязанности людей и потому отношения собственности на землю есть не более чем взаимные права владения, распределяющиеся между крестьянами, сельской общиной, помещиком и государством — в той мере, в которой они выполняли свою миссию в рамках единого российского жизнестроя. Следовательно, в основе права собственности лежат не вещные, а личные отношения. И.В. Киреевский отчеканил формулу российского бытия так: «В устройстве русской общественности личность есть первое основание, а право собственности только ее случайное отношение» [Киреевский, 1911]. С экономической точки зрения, в отечественной евразийской традиции права собственности, как и прочие хозяйственные артефакты, всегда были хрупки, неустойчивы и подвержены внезапным переменам. Легитимность активов определялась волей государства, личной обязанностью несения своего общественного «тягла», межличностными взаимозависимостями, статусно — символическими обменами и прочими рукотворными факторами.
4. Рукотворные начала хозяйственной жизни. Евразийским хозяйствам всегда был присущ сложный ансамбль личных, а никак не вещных, иерархий и взаимозависимостей. В этом контексте поставленная Д.Ю. Миропольским проблема соотношения планомерности и товарности высвечивается как проблема соотношения рукотворных и стихийных начал хозяйственной жизни. Планомерность как одна из рукотворных форм хозяйствования базируется на сознательном волевом начале экономического процесса, и в этом качестве противостоит и взаимодействует с другой стороной или началом экономики — стихийной рыночной самоорганизацией. Коль скоро это так, то система личных отношений в евразийских хозяйствах имеет свое начало или исходное рукотворное благо: Большой проект развития, который обусловливает дальнейшее развертывание всех прочих частных и общественных институтов.
Большие проекты обеспечивают положительные долгосрочные экстерналии (внешние эффекты) для остальных институтов общества и экономики. Развитие евразийских экономик происходит за счет эффекта масштаба — социально- экономического эффекта от объединения разнородных хозяйственных укладов в единый народно — хозяйственный комплекс. Это приводит к росту совокупных результатов и к снижению совокупных издержек общественного производства. При этом приватное (стихийно — рыночное) начало экономики не подавляется, а включается в модернизационные проекты.
Анализ Больших евразийских проектов — начиная от «Великой китайской стены» и ирригационных систем Египта до Транссибирской магистрали и космического проекта СССР — показывает, что вопрос о творчестве и ответственности властных элит оказывается принципиальным вопросом хозяйственного развития. Властный Центр активно и целенаправленно осуществляет долгосрочные стратегии, воздействует на структуру производства, основываясь на том, что одни виды хозяйственной деятельности более способствуют развитию общества, чем другие. В евразийском хозяйстве приоритетом становится поиск оптимальных форм кооперации и разделения общественного труда для «Больших Пространств». Инфраструктурные и интеллектуальные проекты устроения евразийских территорий с точки зрения локальной рыночной рентабельности кажутся раздаточными и нерезультативными, но в долговременной перспективе именно они создают новые системы жизнеобеспечения, воспроизводящие жизни нынешних и будущих поколений.
Коллективная историческая личность (термин Л.П. Карсавина) — центральное понятие евразийской политэкономии, коренным образом отличное от методологического индивидуализма «англосаксонского мейнстрима». Включение в предмет евразийской политэкономии целенаправленного воспроизводства жизни людей в качестве предельного результата всего экономического движения требует особого взгляда на способы познания хозяйственной реальности — с точки зрения человека и его целеполагания.
5. Методология: субъектный подход и конкретно-всеобщее начало науки. Экономическая действительность это не только система законов и категорий, но и субъект, носитель этой системы. Если мы признаем самостоятельное существование субъекта, то есть его специфику, то субъект является в первую очередь сознанием и мышлением [Лосев, 1988]. Следовательно, субъектный подход предполагает разработку проблемы идеального в экономике. Экономические блага в своем движении воплощают не только материальные факторы, но и исторические модели мышления, меняющиеся в ходе общественно-хозяйственной эволюции. Любой процесс хозяйствования есть та или иная идеализация реальности, которая порождает объективно идеальные формы мышления и сознания, действие которых по своей силе сопоставимо с действием природных сил. Объективно идеальные общественно значимые представления о хозяйственной реальности принудительно вменяют массам людей образ мышления и действий, определяют доминанту хозяйственного поведения, влияют на ценность благ и ресурсов. В основании разнообразных идеальных форм хозяйственной жизни лежит целеполагание. Именно целеполагание как идеальное волевое отношение человека к общественно-хозяйственному процессу в определенной мере подчиняющее себе средства и результаты деятельности [Смирнов, 2009] раскрывается в генезисе коллективной исторической личности, приобретая формы смыслов, хозяйственной этики, ценностей, мотивации, мобилизованности, потребительской аскезы, инновативности.
Принцип коллективной исторической личности в экономической методологии закономерно приводит к ориентации на проблемы общества в целом. Признание определяющей роли целого по отношению к его частям, ведущее затем к пониманию частей этого целого, образует кредо евразийской методологии. Если западная мысль начинает с разъединения целого на абстрактные простейшие категории и затем выстраивает из них систему категорий (метод восхождения от абстрактного к конкретному), то евразийская мысль начинает изложение предмета исследования с конкретно- всеобщего начала, в свете которого развитие получают различные стороны и моменты целого. Целое как всеобщность или всеединство оказывается критерием для отбора и анализа особенного и единичного. Подобный подход к построению метатеорий развивали А.С. Хомяков, П.А. Флоренский, Л.П. Карсавин, А.Ф. Лосев в рамках философии Всеединства. Нелишне вспомнить, что Ф. Лист начинал изложение своей версии политэкономии с общих понятий системы производительных сил и национального разделения труда [Лист, 2005].
Исходную всеобщность евразийской политэкономии, из которой выводятся затем особенные и единичные хозяйственные формы, как мы уже выяснили, образуют Большие проекты социально-экономического развития. Но всеобщее как живое и динамичное качественно-количественное целое дано как движение реальности, имеющее свою логику и ритмы развития.
6. Струнно-колебательные волны развития. В истории известны две формы общественной динамики — линейное движение от низшего к высшему или логика прогресса, и циклическое вечное возвращение от конечного к начальному и обратно или циклизм. В евразийских хозяйствах эти формы движения входят в качестве моментов в волновую динамику экономической реальности на пространствах Евразии.
Динамика России — Северной Евразии, если использовать выражение Л.Н. Гумилева, «струнно-колебательная». Когда очередная модель общественно-хозяйственного устройства исчерпывает себя, в России происходит смена Центров власти и типов развития. Когда новый Центр развития дает первотолчок, струны русской истории натягиваются и звенят, импульсы от сверхнапряжения расходятся во времени и пространстве — и затухают. Понятно, что длительность каждой «струнно-колебательной волны» определяется мощностью властного первотолчка, уровнем энергийности элит и народа. Новый тип развития базируется на открытии новых природно-географических горизонтов, новых центров и новых метафизических смыслов. Новый Центр проводит долговременные стратегии — Большие инфраструктурные проекты, в которых хозяйственное обустройство земель становится целью, а государственный контроль над движением денег и капиталов подчиняет экономику этой хозяйственной сверхзадаче. Бенефициаром таких проектов в кратковременном периоде являются новые элиты, экспроприирующие активы прежних элит и присваивающие прибавочный и, частично, необходимый продукт. Однако в долговременном периоде главным выгодополучателем оказывается российский народ. Большие модернизационные проекты создают движущие силы экономического роста за счет длительного эффекта от масштаба и диффузии инноваций.
Заключение. По удачной формулировке Д.Ю. Миропольского, евразийская политэкономия есть обязательный раздел политической экономии, имеющий свой предмет, который конкретизирует предмет политической экономии в целом. Такой подход позволяет избежать географического детерминизма и развивать евразийскую политэкономию в качестве одного из направлений экономической науки — наряду с английской классической политической экономией, немецкой исторической школой, австрийской школой предельной полезности, американским институционализмом, французским регуляционизмом и др. направлениями, имеющими универсальное значение, но выделенными в истории экономической мысли по национально-территориальному признаку.
Специфика предмета евразийской политэкономии приобретает сегодня позитивный и конструктивный смысл, поскольку эта специфика соотносима с особенностями постиндустриальной «экономики знаний». Такие рукотворные отношения в информационно-сетевом хозяйстве как неэквивалентные обмены по принципу отложенной взаимности, сотрудничество, символические отношения, долговременная управляемость экономических процессов, и образуют предметную специфику евразийской политэкономии.
Системный кризис «позднего капитализма» провоцирует цивилизационные катастрофы, деформирует базовые структуры воспроизводства жизни. Западная экономическая наука с ее пристрастием к конструированию абстракций оказалась не готовой к исследованию девиантных тенденций, и, тем более — к разработке альтернатив. Включение в предмет евразийской политэкономии воспроизводства жизни в качестве результата всего хозяйственного движения и трактовка Больших проектов развития как конкретно — всеобщего начала науки позволяют увидеть в глубинах российско — евразийской мысли альтернативные пути развития.
Практическим приоритетом евразийской политэкономии становится поиск оптимальных форм кооперации и разделения общественного труда для организации российско-евразийских пространств. Разработка всего комплекса теоретических проблем евразийской политэкономии для решения подобной задачи невозможна в рамках одной статьи и вряд ли осуществима в рамках отдельной монографии. Требуется коллективная работа. |
| |
|
|
