|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (43), 2012 | | | | ЭКОНОМИКА И РЕЛИГИЯ | | | Колычева Е. Ю.
аспирант кафедры философии Курского государственного университета,
| |
| | | | | Вопрос взаимосвязи экономики и нравственности актуален сегодня в связи с многочисленными экономическими и духовными проблемами современного общества. Чтобы решить их необходимо, в первую очередь, обратиться к истокам и выяснить, как решался данный вопрос на различных исторических этапах. Наше исследование посвящено экономической этике христианского средневековья. В статье рассматриваются такие вопросы, как отношение человека к собственности и богатству, ценность труда и влияние религиозной доктрины на хозяйственную деятельность в средние века | | Ключевые слова: христианское учение, нравственность, богатство, бедность, собственность, труд, перераспределение благ | | УДК 1(091); ББК 87.3 Стр: 392 - 395 |
Оценка экономической деятельности с точки зрения нравственности исходит из внутренней установки индивида действовать согласно своей совести, ведь нравственность есть, прежде всего, принятие на себя ответственности за собственные поступки. Экономика, в свою очередь, предстает как обширная сфера, включающая в себя процессы производства, распределения, накопления, обмена, потребления. Поэтому проблема взаимосвязи экономики и нравственности охватывает широкий круг вопросов: о допустимости частной собственности с этической точки зрения, о социальном и имущественном неравенстве, о влиянии материальных благ на добродетельность человека, о взаимоотношении понятий «труд» и «богатство» и т.д. Со стороны кажется, что эти вопросы — сегодняшние. Но те же вопросы задавали себе люди и две тысячи лет назад. От их ответов во многом зависела дальнейшая траектория развития цивилизации. И от наших сегодняшних ответов на эти вопросы зависит будущее цивилизационного развития. Вот почему представляется важным обращаться к прошлому, когда мы создаем будущее.
Эпоха средневековья формирует собственное отношение к экономическим и нравственным ценностям, отличное от отношения к ним в античном мире. Общий уклад экономической жизни средних веков отличается преобладанием натурального хозяйства, замкнутостью, относительной неподвижностью. Требование самостоятельно обеспечивать себе средства существования является «до такой степени основой средневековой экономики, что в Раннее Средневековье, когда она только складывалась, предпринимались попытки посадить каждую крестьянскую семью — социально-экономическую единицу — на единообразный участок земли, который должен был обеспечить нормальную жизнь»1. С падением Рима и великим переселением народов в жизнь людей вливается хозяйственный примитивизм. «Экономическая независимость, самоудовлетворяемость, — таков идеал, к которому стремится хозяйство каждого социального союза средневековья — семьи, городской общины, государства. Все иметь у себя; поменьше покупать, возможно реже обращаться к «чужим», возможно реже развязывать кошелек — вот верх экономической мудрости «хорошего» хозяина»2.
Если в эпоху дохристианской античности производить что-то своим трудом считалось уделом рабов, в эпоху раннего христианства труд восхвалялся как служение, то средневековая христианская мысль окончательно реабилитирует трудовую деятельность — человек должен трудиться для развития своих физических и духовных сил. В средние века была выработана «теология труда». Первым работником был сам Творец, «архитектор мира», созданный Им мир — это «вселенская мастерская», поэтому труд угоден Богу. Богословы подчеркивают, что Адам до грехопадения возделывал сад Эдемский и, следовательно, до того, как стать покаянием, труд изначально был благословенным Богом занятием — не тягостью, но наслаждением. Так труд постепенно находит свою морально-религиозную санкцию. При этом важно, что «труд не имел целью экономический прогресс — ни индивидуальный, ни коллективный. Он предполагал, помимо религиозных и моральных устремлений (избежать праздности, которая прямиком ведет к дьяволу; искупить, трудясь в поте лица, первородный грех; смирить плоть), в качестве экономических целей обеспечить как свое собственное существование, так и поддержать тех бедняков, которые неспособны сами позаботиться о себе»3. Труд носит, главным образом, воспитательный характер: он обуздывает плоть и вырабатывает самодисциплину, тем самым приближая человека к Богу. В этом смысле труд сродни молитве.
Средневековые богословы тщательно рассматривают с нравственной точки зрения торговлю — особый вид экономической деятельности. Величайший теолог Фома Аквинский различает два вида торговли: направленную к удовлетворению потребностей и имеющую целью наживу, причем считает дозволительной только первую. Торговля допускается лишь как необходимость для удовлетворения насущных потребностей общества, «когда купец стремится к умеренной прибыли для того, чтобы иметь возможность содержать свою семью или помогать нуждающимся, а также в тех случаях, когда торговлей занимаются в видах общего блага, чтобы снабдить страну предметами, необходимыми для жизни. И прибыль (lucrum) не является сама для себя целью, но служит лишь платой за труд (quasi stipendium laboris)»4. Обмен с другими целями именуется «лихоимством». Подобных трудностей не знает римское право, исходившее из принципа практического эгоизма индивидов, преследующих собственные цели. «Римские юристы не видели ничего противозаконного в том, чтобы участники торговой сделки стремились провести друг друга и нажиться за чужой счет, — о моральности или безнравственности такого поведения вопрос вообще не вставал. Но именно этот вопрос оказался в центре внимания христианского богословия: право немыслимо без внутренней моральной справедливости. Прежде всего сам торгующий должен в душе своей судить о греховности или праведности руководящих им мотивов»5. Под влиянием церкви государственная власть средневековья предпринимала попытки регламентировать цены, преимущественно на продукты первой необходимости. Эта политика, вызванная практическими нуждами, существенно ограничивала свободу предпринимательской и коммерческой практики. Обоснование своего вмешательства в торговлю власти находили в максимах справедливости и общественного блага, в церковном учении, в Евангелии и высказываниях Отцов Церкви.
В средние века набирает силу и борьба с ростом капитала, основывающаяся на убеждении, что деньги не могут родить денег. Церковный запрет взимания ростовщического процента обосновывается словами Христа: «... и взаймы давайте, не ожидая ничего» (Лк. 6, 35)6. Денежная сделка может носить лишь характер безвозмездного одолжения, дружеской ссуды. Любое приращение к выданной взаймы сумме (помимо подарка в знак благодарности) осуждается как неправедная нажива. И если купец, продавая товар дороже, чем купил, может еще найти оправдание в расходах, связанных с его хранением и перевозкой, то ростовщик в глазах средневековых теологов не имеет никаких оправданий. «Доход ростовщиков аморален и греховен, ибо они получают его не трудясь и “зарабатывают деньги даже во время сна” и в праздники, так же как и в базарные дни»7. Другой рациональный аргумент против ростовщичества заключается в том, что ростовщик, по существу, наживается на времени: ссудив деньги, он через определенный срок получает их обратно и требует процентов. Но никто не может торговать временем — Божьим творением, отданным во всеобщее достояние. На протяжении всего средневековья грех «лихоимства» обличают церковные соборы и папские декреты. Однако развивавшаяся торговля требует хотя бы в минимальной степени удовлетворить потребности менового хозяйства и денежного капитала, поэтому каноническая доктрина уже в позднее средневековье разъясняет процент как земельную ренту. «Процент под этой маской понимается не как доход, который может быть получен владельцем капитала от должника по праву капиталовладельца, но как возмещение того, чего он лишается, благодаря отдаче своего капитала в руки другого лица»8. В основе такого допущения лежит фикция о том, что капитал отдается безвозмездно, а рост с него платится в возмездии того ущерба, который терпит отдающий из-за отчуждения капитала. К данному истолкованию роста богословы уже относятся более снисходительно. Таким образом, хотя христианский запрет на рост капитала в течение многих веков входит в противоречие с потребностями развивавшегося хозяйства, к концу средневековой эпохи он постепенно начинает ослабевать.
Христианская идея об умеренности пронизывает все сферы жизни общества в средние века: «...ничего не допускайте лишнего против того, что положено, ни в пище, ни в питии, ни в другом чем»9. Это же относится и к экономической деятельности: «Экономический человек» современности был бы сурово осужден средневековым миром. Вся аскетическая дисциплина стремится связать по рукам и ногам «экономического человека» и ограничить его стремление только пределами необходимого»10. В Первом послании к Тимофею говорится: «Имея пропитание и одежду, будем довольны тем. Мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него (1 Тим. 6, 7)»11. Собственность, которой мы владеем на земле, дана нам Богом и принадлежит Ему, поэтому мы можем взять себе только то, что необходимо для удовлетворения насущных потребностей.
Частная собственность не осуждается средневековыми богословами, но порицается «чувство собственности», т.е. «привязанность к ней, жадность, любостяжание, своеобразно проявляющийся здесь эгоизм, отделяющий человека и от других людей, и от Бога, духовный плен у собственного имущества. Победа над собственностью в этом смысле может быть не экономическая, а только нравственная, она должна совершиться в тайниках души, в незримых переживаниях совести»12. Сама по себе собственность «есть проводник любви Божьей и человеческой. Но люди часто делают ее проводником ненависти к Богу и к человеку. Не собственность виною здесь, не факт обладания, но — злое обладание или злое пожелание обладаний»13. Согласно христианскому учению, справедливое, умеренное употребление имущества — знак того, что владеешь им как даром от Бога. При этом материальные блага, которые даны нам сверх нашей потребности, должны не сберегаться для личных целей, а отчуждаться на потребности неимущих.
Отличительной особенностью эпохи средневековья становится огромное по своим масштабам перераспределение экономических благ. Состояния, накапливаемые в течение жизни, раздариваются церквям, монастырям, общинам, богадельням и домам призрения. Подаяние, по мнению христианских мыслителей средневековья, должно осуществляться по необходимости души, а не из-за корыстного желания искупить свои грехи и достигнуть небесного царства: «...не возжелай богатства для раздаяния бедным: ибо и это есть одно из прельщений лукавого, ведущее к тщеславию»14. Концепция морали немецкого философа и теолога Мейстера Экхарта подчеркивает принципиальную важность не внешних действий, а того, чем человек руководствуется: его мыслей, чувств и мотивов. «Набожность прямо пропорциональна незаинтересованности, способности человека по возможности полностью отказаться от стремления к собственному благу и счастью, включая даже стремление к спасению. Славен тот, кто даст тысячу золотых марок, чтобы построить на них церковь или накормить нищих, но еще славнее тот, кто даст эти деньги просто так, не для чего»15.
Говоря о милостыне, которая, по сути, представляет собой экономическое перераспределение капитала, следует отметить, что средневековая религиозная этика проповедует мысль о том, что богат не тот, кто владеет имуществом, а тот, кто им делится. Христианский подвижник Исаак Сирианин наставляет: «Когда просит кто у тебя того, что имеешь ты, не говори в сердце своем: «оставлю это душе моей, чтоб упокоиться в этом, а этому подаст Бог из другого места потребное для него». Такие мысли приличны людям неправедным и не знающим Бога. Человек справедливый и добрый не даст чести своей иному, и не попустит, чтоб время благодати проходило без дела. Человек нищий и нуждающийся снабжается от Бога, потому что Господь никого не оставляет; но ты, отослав от себя убогого, уклонился от чести, данной тебе Богом, и удалил от себя благодать Его»16. Нищие приобретают в средние века некий ореол святости, они считаются ближе стоящими к Богу, поэтому добровольная нищета, нищета духа, прежде всего, отвергающая эгоистические чувства и борьбу за обладание, становится основным условием для достижения совершенной любви. Религиозно-этическое оправдание и превознесение бедности как отказа от пристрастия к земным благам находит наивысшее выражение в проповеди католического святого Франциска Ассизского, призывавшего «следовать нагими за нагим Христом» (выражение восходит к св. Иерониму) и заключившего «брак» с Дамой Бедностью.
При этом важно, что бедность понимается в средние века, прежде всего, как бедность желаний, притязаний, привязанностей. Душа, лишенная пристрастия к земным благам, считается чистой душой, позволяющей достигнуть царства Небесного. Внешняя бедность может сохранять в душе человека жадность и корыстолюбие, что нравственно недопустимо. Можно «быть бедняком, не имеющим почти никакой собственности и сгорающим от чувства любостяжания, жадности, зависти к имущим. Возможно, что такое чувство не только не будет побеждено приобретением собственности (если этот бедняк почему-либо вдруг разбогатеет), но будет еще больше распаляться, как страсть к золоту у «Скупого рыцаря», так что единственная реальная над ним победа может быть совершена не извне, но изнутри»17. Поэтому в Евангелие от Матфея читаем: «Блаженны нищие духом» (Мф. 5, 3)18.
Такая экономическая категория, как богатство, также неоднозначно трактуется христианской мыслью. Земное богатство апостолы называют «малым», или «ложным», так как оно временно и скоропреходящее, а богатство небесное — «многим», «истинным», так как оно всегда пребывает и прибывает. Так же, как и собственность, богатство рассматривается с двух сторон: религиозно-этической и социально-экономической. Социально-экономическое понимание богатства подразумевает физическое владение человека материальными благами. С этой точки зрения, богатство предстает как нравственно нейтральное явление: «Богатство и бедность сами по себе нравственно безразличны, т.е. ни богатство, ни бедность, сами по себе не делают человека добрым или плохим»19. Религиозно-этическое понимание богатства — это не само по себе богатство материальное, но сердечная привязанность к нему: «... когда богатство умножается, не прилагайте к нему сердца» (Пс. 61, 11)20. Богатство в этом смысле категорично осуждается христианством как коренным образом противоречащее основной заповеди любви: «обожествление богатства есть личный и социальный яд: когда богатству приносятся человеческие жертвы (а неразумный богач приносит в жертву себя самого и всех окружающих); когда забывается бессмертное и великое достоинство человеческое и цель жизни человека на земле»21. Французский теолог Бернард Клервосский в своем произведении «Похвала новому рыцарству» восклицает: «Воистину, святость — подобающее украшение для дома Божия. Там можно наслаждаться великолепными достоинствами, а не блестящим мрамором, и пленяться чистыми сердцами, а не золочеными филенками»22. Не богатство должно обладать нами, а мы должны обладать богатством, свободно распоряжаться им и употреблять его на благие дела.
Пристрастие к богатству в писаниях средневековых теологов выступает одним из самых злых пороков. Причем страсть эта не естественная, не свойственная природе человеческой, а порожденная неведением истинных благ. В «Первом послании к Тимофею» св. апостол Павел изрекает: «...корень всех зол есть сребролюбие, которому предавшись, некоторые уклонились от веры и сами себя подвергли многим скорбям» (1 Тим. 6, 10)23. Об этом говорит и св. Марк Подвижник: «Так надо возненавидеть сребролюбие, тщеславие и страсть к удовольствиям, как матерей пороков и как мачех добродетелей»24. И потому нельзя из богатства делать кумира, ибо сказано в святом благовествовании от Луки: «Не можете служить Богу и маммоне» (Лк. 16, 13)25. Не может быть двух господ, двух владык. Спасителем изречено, что «царство, разделившееся само в себе, опустеет» (Мф. 12, 25)26.
Важно отметить, что средневековое общество в реальности не всегда полностью соответствовало идеалам, которые проповедовало. Христианство, изменившее мировоззрение человека, сталкивалось с принципами, которые господствовали еще в эпоху варварства. Так, щедрость и великодушие часто демонстрировались богатыми показательно, что выполняло важную знаковую функцию. Эти качества считались признаком благородства, неизбежно присущим всякому знатному человеку. Богатство для феодала выступало не самоцелью и не средством развития хозяйства, а возможностью расширить круг друзей и приближенных. Высшим моментом наслаждения богатством выступает его расточение в присутствии максимального числа людей. «Расторжение единства между богатством и радостью, доставляемой его раздачей, означает разрушение миропорядка, ибо жадность — мать всех грехов, а щедрость — смысл всех добродетелей»27.
Внутри самой церкви также наблюдалось противоречие между идеями и их реальным воплощением в жизни: «...церковь требовала отречения от богатства, от собственности во имя церкви же, но чем в большей степени осуществлялось это отречение, тем значительнее обременялась богатством и собственностью, а потому неизбежно обмирщалась та церковная организация, в пользу которой отрекались»28. Такое противоречие, созданное и самой идеей, и слабостью человеческой природы, являлось источником движений протеста, направленных против римского престола, которые вылились в различные социальные движения средних веков. К ним относятся патарены во главе с Джерардо Сигарели, отрицающие собственность; альбигойцы, называющие земные блага «ржавчиной души»; лолларды (Джон Болл), доказывающие принцип равенства тем, что все произошли от единых родителей — Адама и Евы; табориты и «богемские братья», утверждающие, что христианин не может господствовать и эксплуатировать; последователи Франциска Ассизского, Иоакима Флорийского, Джироламо Савонаролы и т. д. Появление подобных движений в средние века усиливало противоречие между теорией и практикой христианского учения, что впоследствии привело к переоценке общественных идеалов во многих сферах и переустройству мира.
Таким образом, определяющее значение в понимании средневековым человеком проблемы нравственной оценки экономической деятельности имеет религиозная доктрина. Широкое распространение христианства приводит к этико-религиозному регламентированию всех сфер общественной жизни, в том числе и экономической. Советский историк и философ А.Я. Гуревич следующим образом описывает становление средневековой концепции взаимосвязи нравственности и экономики: «От безудержного гедонизма и приобретательского духа античного общества, превратившего в вещь самого человека; через принципиальную «дематериализацию» всех общественных отношений в раннем христианстве и знаковое понимание богатства варварами; через торжество — не только экономическое, но и нравственное — мелкого самодовлеющего производства и реабилитацию труда; через признание, пусть абстрактное, человеческого достоинства всех людей, к превращению собственности — источника богатств — в средство власти, в межличное отношение между господином и подданным, опять-таки всецело символизированное, и к торгово-денежной деятельности, дисциплинируемой и умеряемой моральным осуждением «маммоны» — препятствия ко спасению души, — таковы главные этапы перехода от античности к феодализму в аспекте экономической этики»29.
Средневековая христианская мысль считает нравственно нейтральными богатство, собственность, хозяйственную деятельность и труд, полагая их необходимостью для существования, но она осуждает пристрастие души к богатству, сребролюбие, стяжательство. Нравственности противопоставляется стремление к обогащению и наживе. Искусство приобретать деньги в средневековье имеет по этой причине подчиненное значение по сравнению с искусством использовать деньги.
Религиозная этика является определяющей для осуществления хозяйственной деятельности. Нравственные ценности и идеалы господствуют над экономическими целями. В таких условиях коммерческая деятельность и денежное дело, безусловно, не получают широкого развития, хотя к концу средневековой эпохи отношение к торговле и ростовщичеству смягчается. И все же истинным богатством человека признаются душевная чистота, труд на благо людей и Бога, способность отдавать и любить.
Концепция взаимосвязи экономики и нравственности христианских мыслителей средневековья актуальна и в наши дни. Основываясь на ней, Русская Православная Церковь, выдвигает сегодня концепцию духовно-нравственной экономики. В соответствии с ней, состояние экономики напрямую зависит от нравственного состояния личности и общества, что отражает «Свод нравственных принципов и правил в хозяйствовании».
Таким образом, христианские мыслители средневековья продолжили традиции раннехристианских проповедников и развили концепцию нравственной экономики, подчинив утилитарные мотивы духовным и религиозным ценностям. Важность их вклада в развитие представлений о соотношении экономики и нравственности состоит в том, что их воззрения стали источником современных взглядов на проблему экономической этики. |
| |
|
|
