|
| | | | Проблемы современной экономики, N 3 (43), 2012 | | | | ВОПРОСЫ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ. МАКРОЭКОНОМИКА | | | Емельянов Р. А.
доцент кафедры гуманитарных, естественнонаучных и правовых дисциплин
Омского института (филиала) Российского государственного торгово-экономического университета,
кандидат философских наук
| |
| | | | | В статье рассматривается собственность как социальный институт, исследуется процесс виртуализации собственности в условиях рефлексивной модернизации, раскрываются актуальные вопросы развития интеллектуальной собственности, дается определение и классификация оверстрата | | Ключевые слова: собственность, виртуализация экономических отношений, рефлексивная модернизация, интеллектуальная собственность, собственность на информацию, оверстрат | | УДК 347.4(4)(075.8); ББК У5–14я1 Стр: 57 - 60 |
Собственность есть такое отношение между свободными людьми, при котором праву собственности на господство и распоряжение над встречающимися в ограниченности и не принадлежащими к высшим ценностям предметами соответствует универсальная обязанность других людей терпеть власть собственника и не вмешиваться в ее определенные проявления.
Неотъемлемое основание собственности заключается в самом существе человеческой личности. Так утверждает В.С. Соловьев в своем труде «Оправдание добра». И далее поясняет: «Уже в содержании внутреннего, психического опыта мы необходимо различаем себя от своего, — все являющиеся в нас мысли, чувства и желания мы различаем как свои от того, кому они принадлежат, т.е. от себя как мыслящего, чувствующего, желающего» [11, с. 430].
По его мнению, для действительности и полноты бытия необходимо иметь не только себя, но и свое. В.С. Соловьев различает внутреннюю и внешнюю собственность. Первую составляют мысли, чувства, желания самого человека. В каком-то смысле определенные качества личности могут выступать как капитал, поэтому и появился термин «интеллектуальный капитал» и т. п. Внешнюю собственность образуют предметы и явления окружающего мира. Ближайшим объектом такого рода собственности является собственное тело человека. Абсолютная собственность на тело, абсолютная телесная неприкосновенность — не есть что-нибудь отдельное, но связано с общими нормами, обязательными для всех.
«Человек осуществляет себя не только посредством своего тела, но и посредством ближайшего окружающего его отрезка предметного мира, той среды, в которой он живет и над которой он властвует. Эта непосредственная власть человеческой воли над окружающей средой, эта интимная связь человеческого Я с определенной сферой внешнего мира и есть подлинное существо собственности» [14, с. 144].
Посессивные категории в языке, т.е. категории обладания, давно привлекают внимание лингвистов как один из самых ранних и вместе с тем эгоцентричных способов языковой классификации мира. Категории обладания делят мир на те объекты, что принадлежат говорящему, и те объекты, что принадлежат остальным.
Тема неотчуждаемых прав личности имеет давнюю историю. Один из идеологов Французской революции Ж. Симон утверждал: «Выше этой чисто законной собственности, прежде нее есть собственности, установленные природой, так что закон не может на них напасть или их ограничить. Это — во-первых, собственность моей личности: мой ум, моя воля. Я господин созданной мною мысли, произнесенного мною суждения... господин направления моей мысли... господин моего верования; я властен остановить или продолжить мое размышление... принять план жизни и ему следовать. Все это, скажете вы, моя личность, это я сам? Нет; я состою из воли и ума; но действия воли и ума совершаются во мне, не будучи мною; это мои создания, самое существенное и самое дорогое мое благо. Если моя мысль выражается словами, моя воля производит движение; эти два физические явления, заключающие и выражающие внутреннее движение, опять принадлежат мне по праву. Вот собственности, принадлежащие мне столь действительно, что никто не осмелится оспаривать их или доказывать их законность. Это, скажут, свобода, а не собственность: заблуждение; собственность есть только продолжающаяся свобода» [5].
Продолжая анализ сущности собственности, Ж. Симон приходит к следующему аргументу. Собственность есть главное оружие свободы; вот почему всякое истинно либеральное учение должно стараться сделать собственность прочной недоступной. Всякое истинно либеральное учение должно заключаться в двух словах: обеспеченность собственности, свобода труда. Общее согласие, основанное на побуждении общественного порядка, преобразовывает в собственность после некоторого промежутка времени, честное (de bonne foi) обладание. Это — внешнее обеспечение буквою, это — законность, это еще не есть справедливость.
Русский позитивист П.Л. Лавров вступает с Ж. Симоном в полемику. По мнению П.Л. Лаврова, в вышеуказанном высказывании скрыто метафизическое предположение двойственности человеческого существа, именно что последнее состоит из тела и души, причем душа, заключающая ум и волю, есть именно человеческое Я, господин тела, служащего душе лишь орудием. Все метафизические вопросы суть вопросы, не разрешимые точными методами; для нравственных теорий все метафизические учения имеют совершенно одинаковое значение, и первые должны быть независимы от вторых. «Школа, к которой принадлежит Симон, вся проповедует спиритуализм, но существуют другие учения, для которых Я есть не иное что, как продолженное сознание тела, следовательно, нераздельно от тела, — аргументирует русский мыслитель. — Впрочем, встанем временно на точку зрения спиритуалистов; допустим, что душа, отдельная от тела, управляет последним... Симон со своей точки зрения прав, когда говорит: я господин своей мысли, но не прав, когда говорит далее, что все это принадлежит мне по праву, подразумевая под последним справедливость. Моя мысль подчинена мне не по необходимости, и во мне даже не рождается вопроса, справедливо ли я употребляю ее относительно ее самой, могу ли я ею злоупотреблять? Последние вопросы имеют только смысл относительно других людей или относительно моего собственного достоинства. Если принять, что моя мысль отдельна от моего Я, то она есть его необходимое, неизбежное орудие, и о справедливости тут не может быть вовсе речи. Это начало распространяется на все последующее. Мое движение, мое слово подчинено моей воле по необходимости, и опять по необходимости, потому что они суть явления, вытекающие из моего существа, в которых немыслимо сознание, сопротивление, борьба. Справедливость же возможна только между двумя существами, способными бороться» [5].
Другое замечание П.Л. Лаврова менее идеологизировано и не лишено оснований. По его мнению, в психологическом плане можно предположить, что понятие собственности возникло в результате перенесения некоторых представлений, заимствованных из нашего телесного и душевного мира, на область отношений людей к окружающим их вещам. Такое перенесение имеет всегда характер некоторой символики, далеко не выражающей подлинного смысла подлежащих явлений. В качестве уподобления можно сказать, что воля мне принадлежит так же, как принадлежит моя одежда; но, по существу дела, совершенно различен внутренний смысл явлений, покрываемых здесь одним понятием «принадлежность». То, что принадлежит к существу моего телесного и душевного Я, связано с ним такой близкой и интимной связью, что отчуждение принадлежащего может рассматриваться как более или менее решительное уничтожение меня самого в моем собственном бытии. Человеческой личности принадлежат такие свойства, как, например, характер, отчуждение которого равносильно метаморфозе самой личности. Но существуют и другие принадлежности личности, лишение которых, если и не ведет к превращению, то, во всяком случае, лишает основных жизненных благ, даже прекращает жизнь. Это делает так называемые принадлежности личности свойствами неотчуждаемыми, тогда как принадлежности в смысле собственности принципиально могут отчуждаться, и возможность их отчуждения может быть ограничена, но не отрицаема принципиально. Сознание этого существенного различия достигалось людьми далеко не всегда. Идейные корни общераспространенного института рабства заложены в недостаточно отчетливом сознании неотчуждаемости того, что принадлежит к телесно-душевной сфере человека. Рабское сознание покоится на убеждении, что отношение человека к своей личности и к другим личностям принципиально не отличается от отношения к другим вещам, которые могут стать нашей собственностью.
В истории правовых установлений рабское сознание иссякает тогда, когда в отношениях людей к самим себе и к другим людям идея собственности уступает место идее договора. Человек может располагать своим душевным и физическим миром, не отчуждая его, как собственность, следовательно, он может договориться об услугах, может отдать себя в распоряжение, но не безусловное, может вступить в отношения с другими людьми, но не вещные. Рабочий является собственником своей рабочей силы, которая принадлежит ему на основе неотчуждаемости. Рабочий не может, по современному праву, отчуждать свою рабочую силу, как может отчуждать свою одежду. Договор о найме для рабочего может быть очень тягостным, но он принципиально не есть договор об отчуждении собственности, иначе рабочий действительно бы становился рабом.
Человек может располагать своим душевным и физическим миром, не отчуждая его как собственность. Это фундаментальное положение вошло и в юридическую практику. Согласно Гражданскому кодексу РФ, личности принадлежат от рождения неотчуждаемые права: жизнь и здоровье, достоинство личности, личная неприкосновенность, честь и доброе имя, деловая репутация; неприкосновенность частной жизни, личная и семейная тайна; право на имя; право свободного передвижения, выбора места пребывания и жительства; право авторства (ст. 150) [1].
Н.А. Бердяев указывает, что собственность, по природе своей, есть начало духовное, а не материальное. Она предполагает не только потребление материальных благ, но и более устойчивую и преемственную духовную жизнь личности в семье и роде. Начало собственности связано с метафизической природой личности, с ее внутренним правом совершать акты, преодолевающие быстротечное время. Собственность родилась в борьбе человеческой личности со стихийными силами природы. Свободный дух человека налагает свою волю на стихийную природу, и от этого акта рождаются неотъемлемые права и обязанности. Начало собственности связано с бессмертием человеческого лица, с правами его над материальной природой и после его смерти [2, с. 303–304].
Для сегодняшней философско-экономической мысли важна и языковая оболочка процедур освоения-присвоения. Она обязательно включает в себя обозначение имени вещи, так же, как и имени человека. «Тайна слова заключается именно в общении с предметом и в общении с другими людьми. Слово есть выхождение из узких рамок замкнутой индивидуальности. Оно — мост между «субъектом» и «объектом». Живое слово таит в себе интимное отношение к предмету и существенное знание его сокровенных глубин. Имя предмета — не просто наша ноэма, как и не просто сам предмет. Имя предмета — арена встречи воспринимающего и воспринимаемого, вернее, познающего и познаваемого. В имени — какое-то интимное единство разъятых сфер бытия, единство, приводящее к совместной жизни их в одном цельном, уже не просто субъективном или просто объективном сознании» [7, с. 38]. Проблема имени затрагивает человека, возможно, в наибольшей степени: «Без слова и имени человек — вечный узник самого себя, по существу и принципиально анти-социален, необщителен, несоборен и, следовательно, также и не индивидуален, не сущий...» [7, с. 38].
Еще одна проблема, возникающая в соотношении «имя — человек», вскрыта П.А. Флоренским. С одной стороны, имя принадлежит человеку; с другой стороны, получив имя, человек становится — хотя отчасти — принадлежащим своему имени. «Имя — лицо, личность, а то или другое имя — личность того или другого типического склада. Не только сказочному герою, но и действительному человеку его имя не то предвещает, не то приносит его характер, его душевные и телесные черты в его судьбу. Verba efficiant quod significant (перевод: слово действенно, насколько оно значимо) — эта формула Фомы Аквинского есть общее убеждение народов, но с дополнением: et quormodo sonaut (перевод: подобно тому, как оно звучит)» [13, с. 469].
В общеметодологическом плане важнейшим следствием прихода рефлексивной модернизации является, на наш взгляд, возрастание ментального фактора в социальной жизни, усложнение отношений между знаком и означаемым, уменьшение вещественного характера многих компонентов социальности (ее развеществление), виртуализация отдельных социальных институтов и общественных связей. Речь идет о том, что в отдельных областях и на отдельных этапах возникает квазиреальность, смоделированная компьютерным образом, созданная искусственными средствами аудиовизуальная смысловая среда, которая выдается или принимается субъектом за подлинную или близкую к подлинной.
Характеризуя масштаб преобразований, приносимых рефлексивной модернизацией, Э. Тоффлер подчеркивает, что происходит как демассификация производства, так и утверждение новых стилей труда, новых ценностей, нового разнообразия, и эти изменения не сводятся только лишь к экономической сфере, а носят глобальный характер, проникая во все области жизнедеятельности людей. По его мнению, изменения в неэкономических сферах как раз и помогут определить, что происходит в сфере экономической. «Во все большей степени, — отмечал он, — люди осознают, что вокруг нас формируется новая культура. И дело не только в компьютерах... Это новые установки по отношению к труду, полу, нации, досугу, авторитетам и т.д.» [12, с. 13].
О виртуализации общества можно говорить, поскольку в деятельности людей, в их отношениях друг с другом образы замещают реальность. Это замещение происходит во всех сферах жизни. Когда процесс овеществления приходит к своему логическому завершению, социальный конструкт перестает быть аутентичной реальностью, тем «референтом», по отношению к которому артефакты и социальные технологии суть «знаки». Эту ситуацию констатировал один из самых знаменитых представителей постмодернистской социальной теории Ж. Бодрийар, написав об «утрате реальности» в современную эпоху. «Знаки» не обмениваются больше на «означаемое», они замкнуты сами на себя. Самоподдержание социальной системы продолжается как симуляция, скрывающая отсутствие «глубинной реальности». В свете концепции кардинального изменения в «способе означивания» логичен вывод Ж. Бодрийара о том, что симуляция модернистски понимаемой социальности стала тотальной практикой в постмодернистскую эпоху. Симулируется и реальность власти истеблишмента, и реальность подчинения масс. Симуляция реальности социальных институтов — симптом и фактор развеществления обществ [3, с. 39].
Проследим процессы виртуализации на примере института собственности. В отдельных структурных компонентах собственности мы наблюдаем уменьшение вещественного характера как самой собственности, так и отношений собственности, их развеществление. Это проявляется, во-первых, в появлении размытых форм собственности, т. е. таких форм, которым присуща определенная нечеткость, когда происходит рассредоточение прав владения, прав пользования и прав распоряжения имуществом. Следовательно, размытые формы собственности — это такие формы, в которых сочетание ее основных элементов отличается от классической схемы (собственник — это тот, кто владеет, управляет и использует полученную прибыль). Например, при единоличном предпринимательстве владельцы недвижимости и финансовых капиталов сами непосредственно управляют этими активами и их контролируют. Сегодня наблюдаются случаи, когда государство передает частным фирмам права на управление предприятием, остающимся в собственности государства. Это дробление прав собственности в западной экономической литературе обозначается как «приватизация управления». В крупных корпорациях, акции которых широко распылены среди сотен тысяч владельцев, появляется значительное расхождение между функциями собственности и контроля. Происходит своеобразная диффузия собственности. Отдельные личности владеют небольшой частью акционерного капитала, а эффективно контролируют собственность предприятия профессиональные менеджеры, которые формально собственниками не являются. Теоретически акционеры контролируют предприятие через наблюдательный совет или совет директоров, который контролирует деятельность менеджеров в роли агентов акционеров. Но на практике многочисленные собственники акций не в состоянии контролировать менеджеров и не могут организовать эффективный противовес их деятельности. Владельцы предприятия обладают правом собственности, но не распоряжаются ею, в то время как менеджеры или наблюдательный совет (совет директоров) осуществляют распоряжение собственностью, хотя они могут и не иметь права собственности на нее. Происходит размывание связи между капиталом-собственностью и капиталом-функцией. В связи с этим все более актуальной становится проблема: как могут те, кто обладает правом владения собственностью, эффективно распоряжаться ею?
Следует отметить, что помимо вещественной существует и невещественная собственность, что в полной мере реализуется на уровне нации. Каждый народ владеет не только материальными ресурсами, но и духовным капиталом. Следовательно, художественные произведения, интеллектуальные достижения принадлежат, с одной стороны, принципам авторского права, а с другой стороны, многие национальные достижения являются как бы коллективной собственностью народа, показателем уровня его развития.
Хотелось бы отметить взаимопроникновение и существование различных форм собственности в пределах одного объекта. Одни и те же средства производства могут быть одновременно объектами разных форм собственности. Но все сказанное не означает, что крупный капитал как бы распыляется и по-социалистически делится между всеми. Здесь, на наш взгляд, можно согласиться с Л.А. Мясниковой [8, с. 12–13].
Второй аспект виртуализации собственности имеет отношение к интеллектуальной собственности. В условиях современной электронной сетевой структуры трудно выделить автора и, тем самым, хозяина интеллектуального продукта. Интеллектуальной собственности присуща определенная размытость. Результаты творческой деятельности, которые объединяются в общем понятии «интеллектуальная собственность», занимают все большее место на современном рынке. Результат творческой деятельности, ее продукт, выраженный в объективной форме, именуется, в зависимости от его характера, — изобретением, промышленным образцом, товарным знаком, произведением науки, литературы, искусства.
Показательно, что еще два века назад Г.В.Ф. Гегель предвидел превращение непосредственных продуктов мысли в товар. Он писал: «Духовные способности, науки, искусства, собственно религиозное (проповеди, обедни, молитвы, благословения освященными предметами), изображения и т.д. становятся предметами договора, приравниваются к признанным вещам по способу покупки, продажи и т. д.» [4, с. 102].
В применении к нашей теме это означает, что есть интеллектуальный продукт (одно из значений понятия «интеллектуальная собственность») и есть право владения, пользования и распоряжения им (второе значение понятия «интеллектуальная собственность»). В литературе неоднократно отмечалась неточность термина «интеллектуальная собственность». Ведь здесь как бы нет того, что традиционно является объектом права собственности, т. е. имущества. Владение, пользование и распоряжение — элементы права собственности — в данном случае не могут охарактеризовать права автора, изобретателя на результаты своей деятельности. Возникает вопрос, считать ли экономико-правовую модель имущественных прав приемлемой для категории «интеллектуальная собственность»? Сторонники отрицательного ответа исходят из того, что право на объекты творческой деятельности не может быть описано точно триадой правомочий, составляющих содержание имущественных прав собственности. Сторонники отрицательного ответа считают, что в отношении продуктов интеллектуальной деятельности неприменимо правомочие владения: нельзя физически обладать образами и идеями, а также не может быть прямо применено и правомочие пользования, важные особенности присущи и распоряжению интеллектуальной собственностью. Те исследователи, которые считают, что по отношению к интеллектуальному продукту можно использовать все вещные права, приводят множество примеров, когда права владения и распоряжения собственностью сохраняются за одним лицом, но право пользования передается другому лицу. При сохранении незыблемого права на интеллектуальную собственность возможна дезинтеграция, т. е. продажа этого права по частям. Например, при аренде сохраняется право владения, но за фиксированную плату предоставляется возможность использовать объект собственности в целях получения прибыли. Создатели программного обеспечения сохраняют право собственности на свои программы, но другие лица могут использовать программы на основе лицензионных соглашений.
Необходимо отметить, что Гражданским кодексом РФ признается исключительное право гражданина или юридического лица на результат интеллектуальной деятельности и дается следующее определение интеллектуальной собственности — «...это исключительное право гражданина или юридического лица на результаты интеллектуальной деятельности и приравненные к ним средства индивидуализации юридического лица, продукции, выполненных работ или услуг» [1, с. 87].
Можно сделать вывод о том, что интеллектуальная собственность — это отношения между субъектами деятельности (которые могут выступать в виде пользователей) по поводу использования объектов интеллектуального труда, находящихся во владении и распоряжении ее собственников. При этом, если право владения, на наш взгляд, должно быть полным (абсолютным), то право распоряжения может быть делегировано собственником другому (физическому или юридическому) лицу.
Важной формой интеллектуальной собственности становится собственность, которую условно можно назвать рефлексивной, — речь идет о личной интеллектуально-информационной собственности, носителем и владельцем которой является сам человек, его личность. Иначе говоря, в современных условиях полученные отдельным субъектом знания и навыки, дающие возможность использовать информационные потоки в телекоммуникационных системах, превращаются в бесценный капитал, позволяющий преуспеть во многих областях жизни. Сам этот капитал носит отнюдь не вещественный характер.
На наш взгляд, можно согласиться с И.А. Латыповым, рассматривающим собственность на информацию как вид отношений невещественной собственности, характеризующий уникальную форму объективного различения социальным субъектом определенных свойств некоторых явлений или процессов.
Как справедливо считает И.А. Латыпов, последовательное рассмотрение вопроса об усвоении/присвоении информации в современном обществе делает актуальным анализ таких вопросов, как: кто формирует представление о собственности на информацию и устанавливает его пределы; какие субъекты взаимодействуют в этом процессе; может ли информация быть собственной; возможна ли собственность на информацию?
Ранее собственность на информацию не рассматривалась как самостоятельный вид собственности, поскольку она или включалась в интеллектуальную собственность, или рассматривалась на основе поверхностной аналогии с расширенным пониманием отношений собственности на материальные блага. В этой связи актуальность анализа собственности на информацию обусловлена тем, что ее формирование и развитие в общественных интересах может снизить уровень информационной бедности и улучшить качественные характеристики человеческой деятельности на основе использования сетевых синергетических эффектов самоорганизации процесса информационной революции. При этом ставшее общепринятым (и даже обыденным) понятие интеллектуальной собственности стало выражать не столько права интеллектуалов на их собственные творческие разработки, сколько права субъектов, вкладывающих деньги в эти разработки, а институт авторского права защищает не столько авторов, сколько издателей, что порождает необходимость постановки проблемы собственности на информацию.
Без всякого сомнения, права субъектов, вкладывающих деньги в творческие разработки, права издателей и легитимных распространителей важны (без них результаты творческой деятельности не нашли бы потребителей, ценящих подобные разработки). Для защиты этих прав и необходимы общепризнанные понятия интеллектуальной собственности и авторского права. Расширение же содержания этих терминов для рассмотрения именно собственности авторов (интеллектуалов) на их творческие результаты работы с усвоенной информацией связано с введением в оборот понятия собственности на информацию [6, с. 3].
И далее И.А. Латыпов отмечает, что «собственность на информацию (например, на персональные данные) необходима для формирования и развития свободно мыслящей личности в сетевом обществе. В современных условиях развития информационного общества становится востребованным рассмотрение собственности на информацию как родового понятия по сравнению с интеллектуальной собственностью... выделяется другой вид собственности на информацию, не защищенный юридически ни по форме, ни по содержанию, являющийся вторым членом ее дихотомического деления, наряду с интеллектуальной собственностью. Эта юридически не защищенная собственность на информацию с точки зрения права пока не существует теоретически, но практически используется все чаще и чаще в общественных отношениях по поводу покупки и продажи информации» [6, с. 4].
Постиндустриальные реалии современного глобализирующегося общества заставили пересмотреть классические взгляды на собственность, в том числе и на природу интеллектуальной собственности. Превращение знания и информации в ведущий экономический ресурс, последовательная интеллектуализация труда и капитала, ведущая роль информационных технологий, — все эти процессы в совокупности радикально изменили взгляды ученых на сущность института собственности. Знание как объект собственности, — в отличие от вещества, материи, — легко копируемо, многократно воспроизводимо, и практически не несет на себе «метки», «клейма» самого собственника. В этой связи, с учетом всех тенденций современной постиндустриальной эпохи, возникает потребность в пересмотре, ревизии институциональных характеристик отношений собственности [9, с. 3–4].
Наиболее точными эквивалентами понятия «интеллектуальная собственность», по мнению А.М. Орехова, являются термины: «собственность на знание», «собственность на знание и информацию», «интеллектуальный капитал». Он понимает под интеллектуальной собственностью «собственность на любое знание и информацию, на любую идею, на любое идеальное (интеллектуальное, духовное) имущество» [9, с. 16].
А.М. Орехов ввел в научный оборот термин «оверстрат», под которым понимается «большая (массовая) группа людей, объединяющая в своих рядах схожие по характеру труда и типу собственности профессиональные страты; это есть также большая группа людей, накапливающая тот или иной фундаментальный тип собственности» [9, с. 18]. В этой связи он выделяет три оверстрата: 1) оверстрат интеллектуальных собственников (интеллектуалов); 2) оверстрат собственников на управление (управленцев); 3) оверстрат вещественных собственников. К оверстрату интеллектуалов он относит ученых, преподавателей, библиотекарей, художников, адвокатов и т. п., к оверстрату управленцев — менеджеров, чиновников и т. п., к оверстрату вещественных собственников — низкоквалифицированных рабочих, охранников, спортсменов, предпринимателей, банкиров, торговцев и т. п. [9, с. 44–45].
Основным средством производства оверстрата интеллектуальных собственников (интеллектуалов) является интеллектуальная собственность, а основным видом труда выступает интеллектуальный труд. Результатом деятельности этого оверстрата является «интеллектуальный капитал», который может проявлять себя как в непосредственно интеллектуальной форме (знание и информация), так и в символической, финансовой форме (статус или деньги, полученные в обмен на знание и информацию). При этом «степень свободы» — это возможность для индивида накапливать какой-либо определенный фундаментальный тип собственности, а также тесно связанная с этим возможность вертикальной мобильности [9, с. 17].
Современная собственность — не набор каких-то форм собственности, не их типологический ряд, не некоторое их соотношение, а сложнейший собственнический мир. Многообразие, сложность, переплетение, рассредоточение, взаимозависимость, сама мировость собственности, свойственных ей отношений и механизмов, как считает Ю.М. Осипов, не должны заслонять собой самого феномена собственности, подвергать сомнению его существование. Собственность никуда не исчезла, она продолжает определять устройство человеческого общества, его хозяйственной деятельности. Именно собственность задает тон хозяйственной жизни [10, с. 117].
В заключении отметим, что рефлексивная модернизация, характерная для начала III тысячелетия, усиливает роль ментального фактора во всех сферах жизни общества, сокращает значение вещественности в социальных отношениях, вносит момент виртуализации в отдельные социальные институты; анализ любого феномена бытия социума (в нашем случае, феномена собственности) должен учитывать символьно-знаковый фактор. |
| |
|
|
